Кристин Хармель - Забвение пахнет корицей
Возможно, я теряю рассудок, но готова поклясться, что ощущаю в воздухе запах нашей «Звезды». Еще не начав переводить, Ален странно поглядывает на меня.
– Это был рецепт моей мамы, – сообщает он.
– А еще это фирменное блюдо моей кондитерской, – констатирую я. – И самая любимая сладость моей бабушки.
Ален удивленно хлопает глазами. Обратившись к юноше, он быстро переводит. Я наблюдаю за молодым человеком, который кивает и что-то отвечает. Ален поворачивается ко мне.
– Он говорит, да. Он говорит, что здесь они не делают большого пирога, а выпекают маленькие, а на корочке каждого прорезана звезда.
У меня отвисает челюсть.
– Ну да, именно так Мами и научила меня украшать наш пирог, – тихо произношу я. – Она так и называет его: «Звезда».
Ален задумчиво чешет в затылке. Рядом, как две статуи, застыли Анри и Симон. Мы дружно таращимся на молодого человека, которому Ален объясняет про «Звезды» по-французски. У парня изумленно округляются глаза, он переводит взгляд с меня на Алена. Потом выпаливает что-то по-французски, Ален переводит.
– Он говорит, что есть один человек, он живет в шестом округе. Недалеко отсюда. У его семьи мусульманская кондитерская. Этот рецепт от него. Может, он сумеет прояснить, откуда его взял.
– Спасибо вам. – Я благодарно гляжу на парня. – Merci beaucoup.
– De rien, – машет он рукой и улыбается. – Bonne chance.
Я догоняю Алена и его друзей, мы пересекаем внутренний дворик, направляясь к выходу. Сердце у меня бешено колотится.
– Вы думаете, этот рецепт как-то связан с бабушкиной жизнью? – спрашиваю я.
– Трудно сказать наверняка, – разводит руками Ален. Но по искоркам в его глазах и по тому, как он прибавляет шагу, я догадываюсь, что у него появилась надежда – а значит, у меня тоже.
Мы ловим такси и минут пятнадцать едем в полной тишине. Таксист останавливает машину перед домом, адрес которого дал нам молодой человек из мечети. Перед нами небольшое кафе-кондитерская, с виду типично французское, разве что вывеска на двух языках: французском и арабском. Внутри сильно пахнет дрожжами, а вдоль всех стен вертикально расставлены багеты. Впереди витрина-прилавок с бесконечными рядами пирожных и сладостей, украшенных фруктами и обсыпанных сахарным песком. Я мгновенно узнаю большие пироги с характерными звездами на корочке. Добрый знак: мы на верном пути.
Мы спрашиваем у девушки за кассой, нельзя ли повидать хозяина. И уже через минуту из заднего помещения выныривает рослый мужчина средних лет, смуглый, с черной как смоль шевелюрой и седеющими висками. Из-под белоснежного пекарского фартука выглядывают идеально отутюженные брюки цвета хаки и светло-голубая сорочка.
– А, да, Саиб из мечети уже звонил и предупредил, что вы приедете, – поздоровавшись с нами, говорит мужчина. – Я Хассан Ромио, добро пожаловать, вы здесь дорогие гости. Вот только боюсь, я не смогу ничем вам помочь.
У меня вытягивается лицо.
– Сэр, может быть, вам известно, откуда получен рецепт тех пирожков, со звездами на корочке? – сдавленным голосом спрашиваю я, тыча пальцем в витрину.
Он разводит руками.
– Я стал владельцем кондитерской двадцать лет назад, – сочувственно улыбается он мне. – А этот рецепт у нас был, сколько себя помню. Матушка моя их пекла, но она давно умерла. Я всегда считал, что это фамильный рецепт нашей семьи.
– Это рецепт еврейской кухни, – тихо произносит Ален. Месье Ромио глядит на него, удивленно подняв брови. – Сюда, во Францию, его привезла из Польши моя прабабушка, давным-давно.
– Еврейский? – переспрашивает месье Ромио. – И польский? Это точно, вы уверены?
– По абсолютно тому же рецепту, – подтверждает Ален, – пекли пирог мои бабушка и дед еще до Второй мировой войны. Возможно, именно моя сестра научила вашу семью такому рецепту, еще во время войны.
Месье Ромио долго и пристально всматривается в лицо Алена, а потом решительно кивает.
– Alors. Мои родители умерли, оба, но во время войны они были еще маленькими. Совсем дети. Они бы все равно не вспомнили. А вот дядя моей матушки, он может знать.
– Он работает здесь? – радостно встрепенувшись, спрашиваю я.
– Нет, мадам, – смеется месье Ромио. – Он уже очень стар. Ему семьдесят девять.
– Семьдесят девять – разве это старый? – бормочет мне на ухо Анри, но месье Ромио, если и слышит, то виду не подает.
– Сейчас я ему позвоню. Но учтите, он почти совсем оглох, понимаете? С ним очень трудно разговаривать.
– Пожалуйста, попытайтесь, – прошу я едва слышно.
– Признаюсь, мне и самому стало интересно.
Ромио подходит к прилавку и, взяв мобильный телефон, прокручивает список контактов. Нажав кнопку, ждет какое-то время и подносит трубку к уху.
Я жду, затаив дыхание и, только услышав, как он кричит: «Allo? Oncle Nabi?» – медленно выдыхаю.
Не понимая ни слова, я слушаю, как он громко кричит что-то в трубку по-французски, повторяя одно и то же по многу раз. Наконец, прикрыв микрофон ладонью, он обращается ко мне.
– Эти пироги со звездами – дядюшка Наби помнит, что печь их его родных научила одна девушка.
Мы с Аленом переглядываемся.
– Когда? – спрашиваю я торопливо.
Месье Ромио что-то выкрикивает в трубку, снова несколько раз повторяет одно и то же. Потом опять прикрывает рукой мобильник.
– Это было в année mille neuf cents quarante-deux. В тысяча девятьсот сорок втором.
Я ахаю.
– Неужели?.. – обращаюсь к Алену вдруг севшим голосом. Потом поворачиваюсь к месье Ромио. – Не помнит ли ваш дядюшка еще чего-нибудь о той девушке?
Я слежу, как месье Ромио повторяет этот вопрос по телефону, по-французски.
– Роза, – спустя несколько секунд говорит он нам. – Elle s’est appellée Rose.
– Что? Что? – бросаюсь я к Алену, почему-то охваченная паникой.
Ален улыбается.
– Он сказал, что эту девушку звали Розой.
– Это моя бабушка, – шепотом сообщаю я месье Ромио.
Тот, кивнув, продолжает разговор по телефону, произносит какую-то фразу, потом долго слушает. И, нажав «отбой», озадаченно чешет затылок.
– Все это так неожиданно и необычно, – роняет он. – Все эти годы я и не догадывался…
Голос у него срывается, он откашливается.
– Мой дядюшка, Наби Хаддам, хочет, чтобы вы нанесли ему визит, прямо сейчас. D’accord?[16]
– Merci. D’accord, – не раздумывая отвечает Ален, после чего смотрит на меня и переводит: – О’кей. Мы едем немедленно.
