Берта Рэк - Звезда балета
Вскоре они сели за стол, на котором стояли свечи с футуристическими колпачками и цветная стеклянная посуда.
Мадам оказалась очаровательной хозяйкой. Она беседовала с молодой, еще робкой девушкой так просто и весело, как будто они вместе росли в России. Мадам откровенно и забавно поведала Риппл о своих первых шагах в балете. Она рассказала ей и о том знаменательном дне, когда восьмилетней девочкой предстала перед комиссией: в качестве одной из задач ей предложили пробежать по большой пустой комнате. В детстве у будущей знаменитой балерины одна нога была слабая и подворачивалась на бегу. И в тот день, в столь ответственный момент, она вся сосредоточилась на одной мысли: «Только бы у меня нога не подвернулась! Только бы не подвернулась нога!» А затем она пробежала безукоризненно и была принята в балетную школу.
– И в школе сразу же поняли, – спросила Риппл, – что из вас выйдет то, чем вы стали?
– Очевидно, нет, – просто сказала Мадам. – Хотя, конечно, я кончила с отличием, к которому все стремятся, – с белым платьем.
– Это означает высшее отличие?
– Да, были такие отличия: белое платье – отлично, розовое – хорошо и серое – удовлетворительно.
Риппл задумалась. Серое платье… Это был трагический замысел, ибо серый цвет, цвет безнадежности, символизировал судьбу тех балерин, которые никогда не поднимутся над средним уровнем, никогда не познают славы.
«Можно было бы написать книгу об этих балеринах, – подумала Риппл. – Нет! Не о таких пишут книги. Хотелось бы знать, не предстоит ли и мне стать одной из таких балерин в сером…»
Мадам, улыбаясь через стол, казалось, читала мысли Риппл. Подняв наполненный сидром бокал на длинной ножке, она очень любезно сказала: – За ваше белое платье, Риппл!
Если когда-нибудь Риппл станет очень старой женщиной, более старой, чем знаменитая танцовщица Камарго в те годы, когда она жила уединенно в Париже, ни с кем не видясь, кроме своего первого возлюбленного, то и тогда ей не забыть драгоценных сердечных слов, с которыми Мадам выпила за ее здоровье.
IIIЗа кофе Мадам говорила: – Так вы тоже любите сонеты? Это еще одно, в чем мы с вами сходимся, Риппл. Ведь духовно и физически мы похожи друг на друга.
– Похожи, Мадам? – повторила Риппл, краснея от удовольствия.
Русская улыбнулась: – Я часто об этом думала. Мы можем быть похожи. Если вы скопируете меня, мое платье, некоторые мои манеры или если я куплю большие темные косы и оберну их тюрбаном вокруг головы вместо этой прически, и если бы я могла подрасти на один-два дюйма. О да! Мы можем быть похожи. Вам никогда не говорили об этом, Риппл Мередит? Никто не обращал на это ваше внимание?
– Да, однажды мне говорили об этом. Один мой знакомый сказал, что вы, Мадам, несколько похожи на меня издали. И как странно! Это сказал тот самый мальчик, который уверял, что сонеты Шекспира великолепны.
– Да? – сказала русская и быстро добавила: – Это не тот, такой высокий красивый молодой человек, которого вы представили мне как-то в театре во время нашей поездки? Ваш поклонник, капитан Барр?
– Нет. Это не он.
– Я знала.
– Каким образом знали, Мадам?
Русская улыбнулась. Ее личико, которое могло превращаться в лицо кукольной танцовщицы, вакханки, кокетки восемнадцатого столетия или маленькой русалки с распущенными, мягкими и зелеными, как тростник, волосами, стало теперь похожим на лицо какого-то крошечного сфинкса.
– Я знала. Но теперь, Риппл, скажите мне, не за этого ли красивого капитана вы решили выйти замуж?
– Да, решила… – Выразительное лицо Риппл снова омрачилось. Внезапно она воскликнула: – Знаете? Он хочет, чтобы мы поженились сейчас же! Даже до первого представления «Русалочки». Хочет, чтобы я порвала контракт!
– О, но это невозможно, Риппл! – сказала Мадам и с наивным изумлением взглянула на нее. – Он требует от вас такого?
Неожиданно для себя самой Риппл стала поверять пережитое за последнюю неделю своей покровительнице, которая с сочувствием ее слушала. Она рассказала ей о «Вишневом саде», о Викторе, о миссис Барр, о том, как Виктор сказал, имея в виду ее артистическую карьеру: – «Но если я дам тебе взамен нечто лучшее?»
Мадам внимательно слушала, склонив набок свою маленькую головку. Она ничего не говорила, пока Риппл рассказывала, однако девушка почувствовала больше симпатии в простом движении гибких маленьких рук Мадам, – когда та отодвинула в сторону вазу с лилиями, стоявшую на столе, чтобы лучше видеть лицо своей гостьи, – чем в самой экспансивной слушательнице, которая все время упрашивала бы ее: «О, продолжайте, дорогая, расскажите мне…»
Риппл сказала даже: – Этого достаточно, чтобы возненавидеть мысль «об отблесках огня на потолке»!
Мадам спокойно спросила: – А мысль о лужайке за домом, «на которой могли бы резвиться дети», как он говорит? Вам это тоже ненавистно? Вы ненавидите то, что под этим подразумевается?
– Нет! – живо ответила Риппл. – Нет. Я не ненавижу – как можно это ненавидеть? Все дети очень милые. Даже Ультимус, мой младший брат, который был таким надоедливым. Он был все равно очень славный. Кружево маминой блузки отпечатывалось на его раскрасневшейся щечке, когда он засыпал… Обычно он просыпался с улыбкой… Знаете, он всегда ко мне просился. Тянулся ко мне своими смешными ручонками…
– О, – прошептала Мадам, следя за ее мечтательным лицом. – Очень жаль.
– Чего жаль?
– Что этот молодой человек не сумел подойти к вам как следует. – Она взглянула на тонкий томик сонетов и тихо процитировала: «Ты – благородное искусство, и потому нужно уметь овладеть тобой». Ваш жених не сумел этого сделать… Если бы он был человеком другого типа, мог ли бы он добиться успеха? В этом умении – все для мужчины. Зачем ваш капитан взялся за дело так грубо и неуклюже? Он не сумел одержать над вами верх.
– Что вы хотите этим сказать? Ведь вы, именно вы, слишком современная женщина, чтобы говорить такие вещи, – изумленно запротестовала Риппл и покраснела. – Вы слишком независимы, избалованы успехом, слишком культурны и слишком… слишком феминистка, чтобы считать, что мужчина должен одерживать верх над женщиной…
– В этом большое счастье, – неожиданно произнесла Мадам. – Больше счастья, когда он одерживает верх.
– Для него да, конечно…
– Для него и для нее. Для него, для нее, для обоих, для всех. Когда-то мужчина легко подчинял себе женщину. Теперь это стало труднее, но он все равно должен добиваться. Если не может больше достичь этого кулаком, то пусть научится иному способу. Ему придется, или он пропадет, – тихо сказала Мадам. – Лучше, когда он добивается своего, Риппл.
