Фэй Уэлдон - Декамерон в стиле спа
— Ну, блин, точно! — обрадовалась Маникюрша. — Только меня это больше не колышет.
— Чем моложе человек, тем счастливее ему живется в этом мире, — продолжала наша рассказчица. — Вот вы послушаете меня и поймете, что тут совершенно не с чем поспорить. План Грамши жив и поныне, а создан он в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году — когда мир перевернулся с ног на голову, а марксизм и его всевозможные ответвления взялись за создание новой Европы и нового мирового порядка. Это была атака двузубцем, имевшая целью, с одной стороны, ускорить кончину капитализма, расшатав его устои (институты брака, семьи, церкви, классового общества), и, с другой, — создать новый тип послушного гражданина, подходящего для идеального общества. План оказался успешным. И как же иначе? Ведь там все изложено гладким, сладким языком, выдвигаются принципы, ставятся цели, подо все подведена база. Он таит в себе громадную силу убеждения, обнадеживает, предлагает нам безграничный выбор товаров. У всех у нас уже есть ай-поды, плазменные телевизоры и сотовые телефоны. Разве нет? И разве мы не проводим жизнь в бесконечных развлечениях? Грамши знал, что делал. В тысяча девятьсот двадцать восьмом году он писал другу: «Революция предполагает формирование новых жизненных стандартов, новой психологии, нового образа мышления, новых чувств и нового отношения к жизни». Все это было достигнуто.
Она умолкла, чтобы перевести дыхание. Мы были этому несказанно рады.
— У революции есть свои издержки — большое число жертв, грозящее поглотить всех нас. Эти жертвы мы видим повсюду. Это наши наркоманы-неудачники и вечно пьяные девки, выращенные матерями-одиночками, измотанными работой. Неприкаянные, бездетные, потерянные, они живут одним днем, плевать хотели на понятие семьи, и благодаря им любовь постепенно выходит из моды. Те, кому нет сорока, считают, будто так было всегда, соглашаются с этим или в лучшем случае признают, что «кое-что нужно поправить». Все это как раз и есть главные принципы плана Грамши, имевшего целью переустроить мир по новому образцу.
— А кто этот Грамши? — спросила Брокерша, — Почему я о нем не слышала?
— Потому что он был таинственной фигурой. Итальянец-горбун с красивыми глазами и хорошо подвешенным языком, которого Муссолини в тысяча девятьсот двадцать шестом году засадил в тюрьму как коммуниста, представляющего опасность для фашистского режима. «Мы должны упрятать эту умную голову подальше на двадцать лет», — сказал на суде обвинитель. Но тюрьма не обломала Грамши. Он тайком распространял свои трактаты из тюрьмы, где умер в тридцать седьмом году. В наши дни его имя редко упоминается, но мысли и принципы сквозят в каждом решении, принимаемом политическими и культурными элитами Запада.
— Как романтично все это звучит, — заметил кто-то из нас.
— А как же? Конечно, романтично, — мрачно согласилась Сторонница Теории Заговора. — Все эти байки, которыми обрастает фигура, только способствуют разжиганию интереса, и тюремное заключение тоже. Достаточно вспомнить историю святого Павла, распространявшего христианство. Идеи Грамши разносила Франкфуртская школа — коммунистический вариант святого Павла.
Тут мне повезло больше других. Я хорошо знаю, что такое Франкфуртская школа, — мой прославленный дядюшка Зигмунд Левенштайн был одним из ее представителей. Но остальные почти не слушали рассказчицу. Кто-то самозабвенно потягивал кофе, кто-то вообще убежал на поиски шампанского. История не казалась захватывающей даже оставшимся слушательницам. Я же до сих пор прилежно внимала речам Сторонницы Теории Заговора, уже успевшей утомить ими всех.
Мой дальний родственник Зигмунд был германским евреем. Философ, социолог, публицист, он работал в Институте социологических исследований при Франкфуртском университете. Так что тема не была для меня закрытой. Может, мне стоило об этом заикнуться? Эти кружки, состоявшие из представителей среднего класса и хорошо подкованных неомарксистов-интеллектуалов, по большей части ассимилированных евреев, расплодились и процветали во Франкфурте в начале тридцатых. Не просто марксистов, а нео — поскольку к тому времени стало очевидно, что марксизм в своем первоначальном варианте уже потерял былую привлекательность. Предсказанная им всемирная революция рабочего класса так и не произошла, зато поднимал голову нацизм. В Советском Союзе Сталин уничтожил миллионы соотечественников, лишь бы доказать, что шоу продолжается. Так что теория требовала пересмотра. Всемирную революцию отложили на неопределенный срок, но еще можно было что-то сделать в ее пользу. Для этого по-прежнему требовалось разрушить существующий порядок. Вопрос — как ускорить дело? К процессу подключили новые открытия в области психоанализа. Тут весьма кстати пришелся Фрейд со своим «принципом удовольствия», выражавшим следующую мысль — растущий ребенок (а в отношении общества можно применить те же категории, что и в отношении личности, разве нет?) превращается во взрослого под воздействием разрушительной силы всеохватывающего эротизма. Но если оставить такое общество в состоянии вечного поиска удовольствий, то оно, несомненно, разрушит себя в довольно быстрые сроки.
И вот этих евреев пришедший к власти Гитлер выдворил из страны, которую они считали родной. Кто-то подался в Нью-Йорк, кто-то в Голливуд. Зигмунд писал своей дочери Анне, которая предпочла остаться в Германии и в сорок третьем году умерла в Аушвице:
«Умоляю тебя, подумай еще раз хорошенько и приезжай ко мне, как только сможешь. По дороге сюда я слышал речь Гитлера. Его слово долетает до самых отдаленных уголков планеты. Он говорит о мире, но подразумевает войну. Сейчас я, как никогда остро, чувствую, что это даже не слово, а просто какая-то природная сила. Мне страшно за тебя. Я бы остался с тобой, если бы не работа, которую нужно завершить до того, как гитлеровский национал-социализм, не имеющий отношения к истинному социализму, захлестнет все вокруг. Это мой долг, и рядом с ним все мои личные пожелания — ничто».
Бедный Зигмунд. Он ненавидел Америку. Считал эту страну безнадежно вульгарной и умер в Нью-Йорке в сорок втором году. Его соратники-эмигранты — Маркузе, имевший солидное влияние в университетских кругах, как Адорно в среде искусства, а Фромм в области психоанализа, — прекрасно прижились и процветали в чужой стране. Потом, в сорок шестом году, вышли в свет «Тюремные письма» Грамши, и за этим последовал новый взрыв энергии, официальное провозглашение конечных целей этой секты неомарксистов. Грамши был их мучеником. «Принцип удовольствия» слился с идеей создания нового гражданина, готового принять то, что теперь называют политкорректностью. Этот термин стал неотъемлемым понятием скатывающейся к инфантильности культуры, в которой позволительно открыто выражать только общепринятые расхожие мысли. Кстати сказать, именно Маркузе изобрел знаменитый девиз «Занимайся любовью, а не войной!». Потом наступил настоящий расцвет любви. Он, в сущности, так и не прекратился, только любовь измельчала и приобрела дурной уклон.
