Марта Кетро - Три аспекта женской истерики
Вот тут, на крыльце. Давай эту куртку под попу подложим. Ну, за тебя! На, запей.
* * *(Мы молчим. Мы молчим. Пустое, неловкое поначалу молчание наполняется несказанными словами, наполняется, переполняется, вытекает через край, выступает сквозь кожу, сначала ознобом, а после – потом, и снова ознобом, и внутри меня голос, прекрасный голос моей любви, низко, без слов запевает…)
Зайдем в дом. Закрой дверь.
(Сквозь сухие губы я выталкиваю пустые слова, а настоящие зреют пока в моем теле, в груди, в горле, раскрывают лепестки, поют.)
Скажи мне. Скажи.
(Скажи мне, любовь моя, как тебе без меня. Скажи мне, жизнь моя, как тебе без меня. Скажи мне, моя смерть. Счастье мое. Счастье мое. Счастье мое. Счастье мое. Счастье мое. Счастье мое. Счастье.)
Обними меня.
(Вот оно, тело, без которого нет мне покоя. Каждую ночь я засыпаю на твоей руке – представляю ее, твою руку, и засыпаю, прижавшись щекой. Эту трещину на пальце, поверишь ли, я целовала позавчера перед сном. А вчера – нет, вчера я так и не смогла заснуть, потому что ты звал меня, я же слышала, как ты звал.)
Мне одиноко без тебя.
(Давай ляжем на пол, на эти голые доски, у нас никогда не будет с тобой ничего больше, кроме пыльного дерева под нами, кроме чужой куртки, укрывающей нас, одной на двоих. Давай прижмемся крепко, грудью к груди, животом к животу, чтобы между нами не было промежутка, станем на время одной душой.)
Никого нет.
(Никого, кроме нас, нет, кого ты там себе придумал, какую другую любовь, если я уже вся в тебе, в твоих костях, в твоей плоти, и если я сейчас порежу руку, из меня потечет твоя кровь, остальное тебе показалось, душа моя, моя любовь.)
Мне было плохо.
(Я хочу войти в темное озеро, окунуться, опустить лицо в ледяную воду, чтобы она смыла с меня отвращение и страх, чтобы я стала юной.)
Мы не умрем.
(Мы не умрем, мертвые не умирают, мы умерли полгода назад, когда я ушла, нам теперь ничего не страшно, мы теперь две тени, слившиеся в одну. Что нам делать среди живых плотных людей, которые хотят нас разделить, выпарить твое дыхание из меня, выгнать мою душу из тебя.)
Не уходи.
(Не уходи. Не уходи. Не уходи. Никогда не уходи от меня.)
Хочешь воды?
(Выпей, любовь моя, прохладной воды из моих рук, губы мои потрескались, язык пересох, поэтому выпей, любовь моя, чтобы я могла утолить жажду.)
Мы теперь никогда не расстанемся.
(Мы теперь никогда не расстанемся.)
Мышка пришла.
(Мышка пришла.)
Смотрит.
Поедем теперь домой, похолодало. Вставай.
Давай я закрою.
Она запирает дверь и спускается по ступенькам.
Если бы рядом оказался наблюдатель, он бы увидел, что на сером крыльце остались две розовые таблетки.
Он бы увидел, что она идет по краю садовой дорожки, иногда соступая на влажную землю.
Он бы увидел, что иногда она поворачивает голову влево, поднимает глаза и что-то говорит пустому пространству рядом с собой. И улыбается.
Внутри у меня не боль и не страх, не зверек и не девочка,
внутри у меня – серая уточка.
Уточка плавала, кружила на большой воде, иногда
взлетала.
В последнее время – реже.
Тело мое отяжелело, устало, с ним не полетаешь.
Похолодало. Стала ждать зимы, думала – как-нибудь,
не боялась.
Вот и лед стал подбираться, воды меньше, белого
больше.
Все равно не боялась, думала, что и лапками по льду
сможет —
как-нибудь, как-нибудь.
Уточка плавает туда и сюда по узкой темной воде.
Еще не знает, а все-таки ждет – так и вышло,
лиса пришла.
Ластится, ползет на брюхе, тянет черный нос.
Уточка закрывает глаза.
Видит его. Сначала юный, потом молодой, потом
взрослый,
теперь – зрелый.
Положил голову мне на колени, обхватил мои ноги,
говорит:
– Знаешь, я тут подумал… А ты что скажешь?
Я собираюсь… Послушай, я сделал…
Я все перебираю и перебираю его волосы, прядь за прядью. Сначала были совсем черные, теперь посветлели. Говорит:
– Знаешь, я так давно не влюблялся. Мне пора, мне
надо – ты же умница, все понимаешь.
Улетел.
Уточка открывает глаза. Лед схватился, придвинулся,
окружил.
Думала было взлететь – следом или в другую сторону, – куда там.
Тело мое отяжелело и устало, не пускает. Черный нос
совсем рядом.
Забери меня отсюда. Забери меня отсюда. Забери меня.
Забери.
«Медея, меня зовут Медея»
Ясон, мужчина лет тридцати – тридцати пяти, выглядит моложе, особенно когда взволнован, кажется почти юношей. Светловолосый.
Медея, его жена, тридцати – тридцати пяти лет, выглядит старше, высокая, полноватая. Темные, гладко зачесанные волосы, черное прямое поношенное платье. Домашнее имя – Меда.
Их дети, двое сыновей-погодков, похожи на отца.
Меда, воспитанница Медеи, сирота четырнадцати лет, худая темная девочка в черном платье.
Слуги: воспитатель детей, старик, пара юношей и пожилая женщина.
Действие первоеНочью Ясон сидит за столом, пьет вино и разговаривает со своим отражением в зеркале. На нем только полотняные штаны.
Ясон. Понимаешь, брат… жизнь проходит… Что стало со мной? «Ясон, герой, любимец богов!» Я превратился в крестьянина, у которого нет дела важнее, чем вовремя вспахать свой надел. Я царской крови, мне трон предначертан, а живу в изгнании. Я рожден стать грозным и справедливым царем, а вместо этого рабами командую. Со мной рядом должна быть царица – юная, властная и гордая. Такая, как дочь Креонта. Я смотрел вчера, как она идет в толпе прислужниц: богиня. Ее отец намекнул, что готов отдать девчонку мне, а корона перейдет к нашим детям. Но он стар, недолго ему осталось, дети не успеют вырасти, и я стану править вместо них. Ясон, царь Фессалии и Коринфа. На этих золотых кудрях будет лежать венец, а не только блики закатного солнца! Хотя Меда… а что Меда?! Как ей сказать?.. Какой она была тогда, в Колхиде! Тонка, черна, резка, как хлыст… А теперь раздобрела, смягчилась. Ее интересуют только дом, дети и животные. Когда-то одним движением руки она посылала на смерть армии, а теперь плачет, когда нужно резать козленка. Всего лишь хорошая хозяйка, экономная и аккуратная. Готовит замечательно! Только иногда задумывается и молчит по нескольку дней, да и то – по весне и по осени, когда ветер с моря особенно донимает… Как ей сказать? Да попросту! Она и не заметит перемен в своем положении, ее кухня и дети останутся при ней, а что ей еще нужно?
«Колдунья»… Да не осталось в ней колдовства. Разве что пошептать над плачущим ребенком и напоить травами больного старика.
Иногда так взглянет… тяжело, и все. А ведь волшебство в ней было в юности, один запах чего стоил… В нашу первую ночь она пахла звездным небом, клянусь. А теперь – домом, кухней, а то и хлевом, когда ходит принимать роды у коров. «Царица»…
