Памела Джонсон - Решающее лето
Поскольку я не виделся с Чармиан с того самого вечера, как обедал у нее, то есть дней десять, я позвонил ей и пригласил ее к себе в Челси.
— Отлично, — ответила она, — прекрасная мысль. Я буду у тебя около половины девятого. Не удивляйся, теперь я сама буду напрашиваться в гости, а не приглашать к себе. Свекровь буквально стала моей тенью, не отходит от меня ни на шаг. Она пересиживает всех гостей, остается в гостиной до тех пор, пока не уйдет последний. А если кто-нибудь поднимается вместе со мной наверх, чтобы взять пальто, она уже тут как тут — боится, должно быть, что я начну жаловаться на Эвана или рассказывать посторонним, что он пьет. Кстати, пить он стал меньше, но об этом потом.
Когда Чармиан пришла, я сообщил ей, что собираюсь переехать в однокомнатную квартирку в большом многоквартирном доме около станции метро «Виктория».
— Как только муниципалитету стало известно о квартире Хелены, мне тут же прислали уведомление. Как-никак, здесь можно разместить семью из пяти человек.
— Значит, уходит последнее, — печально промолвила Чармиан, обводя стены гостиной прищуренными, словно близорукими, глазами, будто хотела запомнить все как можно лучше. — От Хелены совсем ничего не останется.
Она теперь избегала произносить слово «мать», как бы подчеркивая наше с нею равное положение. Чармиан ходила по квартире, легонько касаясь пальцами картин, погладила складки портьеры, взяла в руки зеркальце Хелены в серебряной оправе и, смущенно улыбаясь, полистала одну-две книги, которые Хелена особенно любила. Она была похожа на монахиню, которая предается какому-то тайному культу и в душе стыдится этого.
Но внезапно интерес ее угас. Энергично тряхнув головой и словно возвращаясь к действительности, она бросила пальто и сумочку на кровать в спальне, вернулась вместе со мной в гостиную и, усевшись в кресло Хелены, сказала:
— Так вот мои новости. Он стал пить меньше, гораздо меньше.
— Рад слышать это.
— Но я уверена, что это неспроста.
— То есть?
— У него новая работа, и все это выглядит очень странно. Мне кажется, здесь не обошлось без Джонни Филда.
— Кстати, я видел их сегодня на Бонд-стрит.
— Они теперь неразлучны. Джонни и Наоми обедают у нас по меньшей мере три-четыре раза в неделю, а если они не бывают у нас, Эван отправляется к ним. Должна сказать, что Филд держится безупречно. Свекровь без ума от него. Что же касается меня…
— Да?
— То я никогда его не любила, ты знаешь. — Она как-то натянуто засмеялась, словно стыдилась того, что собиралась сказать. — У нас с тобой не было оснований любить его, не так ли? Я думаю, что и сейчас я не потерпела бы его в своем доме, если бы не благотворное влияние на Эвана — какое-то умиротворяющее, дисциплинирующее, называй это, как хочешь. Кажется, я примирилась бы с самим Криппеном[10], если бы он удерживал Эвана от пьянства. Хотя он, я имею в виду Филда, как будто и не делает этого. — Она замолчала и сжала свои тонкие гибкие пальцы в кулак.
Мне хотелось помочь ей излить свою душу, но она вдруг растерянно умолкла. Потом, подняв на меня глаза, сказала:
— Понимаешь, не нравится мне эта дружба. Вот и все. Нет, не все. Меня беспокоит новая работа Эвана. Ты веришь, что можно радоваться, получая пять фунтов в неделю и целыми днями торча в маленьком грязном магазине, где продают старые автомобили и мотоциклы, где-то на какой-то Хай-стрит?
Это был юго-восточный пригород Лондона, район убогих и ветхих домишек с облезлой штукатуркой, свалок и пустырей с развалинами, оставшимися после бомбежек. Славился он только огромным розово-кремовым зданием нового кинотеатра, пивными на каждом углу и подозрительными бараками, удобно расположенными за станцией метро. Это был один из самых грязных, унылых и беспокойных районов города, ибо после наступления темноты он полностью принадлежал пьяницам и бродягам, которые располагались на ночлег в разбитых витринах магазинов.
— Вот там, — сказала Чармиан, строго и осуждающе поджав губы, — он теперь и работает.
Похоже было, что она не знает, плакать ли ей или смеяться.
— Сколько он получал на прежнем месте, я имею в виду на Олбмэрл-стрит, черт побери? — спросил я.
— Восемь фунтов десять шиллингов в неделю. Но эта работа, видишь ли, ему не нравилась.
— А теперь его вполне устраивают пять фунтов?
— Он просто в восторге. Уверяет, что наконец он сам себе хозяин. Ты можешь этому поверить?
Нет, я не верил. Я считал Шолто человеком, начисто лишенным не только тщеславия, но и вообще какого-либо желания стать самостоятельным. Но я решил не расстраивать и без того встревоженную Чармиан и только сказал, что в какой-то степени понимаю Шолто.
— Хотелось бы думать, что ты прав. Хотелось бы… — Ее беспокойный, блуждающий взгляд остановился на портрете Сесиль, который я вставил в рамку и повесил над письменным столом.
— Я сегодня завтракала с Элен. Почему ты не женишься на ней? Она мне очень нравится.
— Не могу, — ответил я. — Пока не могу. Я еще не решил, чем буду заниматься, что буду делать.
— А что с вашей галереей?
— Как ни странно, преуспеваем. Крендалл даже нанял секретаршу. В этом, конечно, не было никакой необходимости, но ему кажется, что так солидней. Мы приобрели несколько интересных картин. Какой-то прогоревший американец предложил неплохую картину Бена Шаана, и мы купили ее. Сейчас практически невозможно ничего достать из американцев. Суэйн хоть сию минуту готов купить ее у нас — он большой почитатель Шаана, но Крендалл ломается.
— Следовательно, он может позволить себе поломаться, — мудро заключила Чармиан. — Понятно. Очень жаль.
— Почему жаль?
— Потому что до тех пор, пока его галерея будет процветать, ты будешь валять дурака. Ду-ра-ка, — отчетливо произнесла она, вытянув губы трубочкой. — А пока ты будешь валять дурака, Элен…
— Что Элен?
— Впрочем, это не мое дело. Я и сама не знаю, что хотела сказать. Послушай, Клод, цела ли та шкатулка Хелены, где она хранила всякую мелочь? Черная японская, с которой слез лак?
— Не знаю. Думаю, что она где-то здесь. Посмотри в стенном шкафу в прихожей, если хочешь.
Выполняя волю Хелены, я передал Чармиан все ее драгоценности, оставив себе лишь колечко с крохотным сапфиром и изумрудом, понравившееся мне своей оригинальной работой. Я дал по сто фунтов портнихе и парикмахеру Хелены, к которым она была искренне привязана. Но я никак не мог решиться разобрать весь тот забытый и ненужный хлам, что Хелена хранила в жестяных и картонных коробках в стенном шкафу в прихожей.
