Развод. Пусть горят мосты (СИ) - Бестужева Стася

– А, Елена Викторовна! – Сергей Леонидович выходит из своего кабинета, энергичный, уверенный. – Проходите, у нас отличные новости.

В кабинете нас ждет ещё один человек – женщина средних лет с внимательными глазами и блокнотом в руках.

– Знакомьтесь, – говорит Сергей Леонидович, – Марина Викторовна Соловьёва, социальный работник из службы опеки. Она будет курировать ваше дело.

Пожимаю руку женщине, стараясь скрыть волнение. От решения органов опеки зависит слишком многое.

– Я ознакомилась с предварительными материалами дела, – говорит Марина Викторовна. – И, признаться, обеспокоена тем, как было проведено первое судебное заседание. Без полного изучения обстановки, без беседы с детьми, без учёта многих важных факторов.

– Именно на это мы и будем указывать в нашем иске, – кивает Сергей Леонидович. – Требуем признать незаконным решение о временном проживании детей с отцом, опираясь на подложные документы о психическом состоянии матери.

– А что с моими свиданиями с детьми? – спрашиваю, и голос предательски дрожит. – Когда я смогу их увидеть?

– Мы подали ходатайство о немедленном установлении графика встреч, – отвечает Сергей Леонидович. – И судья Ковалевская удовлетворила его сегодня утром. Начиная с завтрашнего дня вы имеете право видеться с детьми три раза в неделю по два часа, под наблюдением представителя службы опеки.

Сердце пропускает удар, потом начинает биться быстрее. Завтра. Я увижу их завтра.

– Но есть нюанс, – добавляет Марина Викторовна. – Встречи будут проходить на нейтральной территории, в специальном помещении центра семейной помощи. Это стандартная процедура в подобных случаях.

– Конечно, – киваю, хотя внутри все сжимается. Встречаться с собственными детьми в казённом помещении, под наблюдением чужих людей... Но это лучше, чем ничего. Гораздо лучше.

– И ещё одна хорошая новость, – продолжает Сергей Леонидович. – Запись, которую сделала ваша дочь, мы официально приобщили к делу. Суд назначил экспертизу для подтверждения подлинности голосов и отсутствия монтажа.

– А что с тем мифическим психиатром? – спрашиваю. – Его нашли?

– Нет, потому что его не существует, – удовлетворённо отвечает Сергей Леонидович. – Мы запросили официальную информацию в Министерстве здравоохранения. Психиатра Державина К.А. с указанными в документе регалиями никогда не было в нашем городе. Более того, в клинике, которую он якобы представляет, утверждают, что такой специалист у них никогда не работал.

Чувствую, как внутри разгорается маленький огонёк надежды. Первые доказательства лжи Павла уже собраны, уже работают на меня.

– Что это значит для нашего дела? – спрашиваю.

– Это значит, что мы имеем основания для заявления о подлоге документов, – объясняет Сергей Леонидович. – А это уже уголовная статья. Но пока мы не будем давить в эту сторону. Сосредоточимся на гражданском аспекте – возвращении детей. Уголовное дело – крайняя мера, если Павел не согласится на компромисс.

Марина Викторовна внимательно наблюдает за моей реакцией.

– Елена Викторовна, – говорит она, – завтрашняя встреча с детьми будет непростой. После недели отдельного проживания, в новой для них ситуации... Они могут вести себя не так, как вы ожидаете.

– Что вы имеете в виду? – напрягаюсь я.

– Возможно, они будут отстранёнными. Или повторять фразы, явно внушённые отцом. Или даже проявлять агрессию, обвинять вас. Это защитная реакция детской психики на травмирующую ситуацию.

Слова бьют под дых, но где-то глубоко внутри я уже знаю это. Уже готовилась к такой возможности.

– Я понимаю, – киваю. – И не буду давить на них. Не буду пытаться выспрашивать, что происходит в доме, или настраивать против отца.

– Это правильный подход, – одобрительно кивает она. – Суд и органы опеки оценивают не только юридические аспекты, но и способность родителей ставить интересы детей выше своих обид и амбиций.

***

Центр семейной помощи оказывается современным, светлым зданием. Но, несмотря на уютный интерьер и дружелюбный персонал, атмосфера здесь гнетущая. Это место, где разбитые семьи пытаются собрать осколки своих отношений, где родители встречаются с детьми под присмотром чужих людей.

Сижу в комнате для встреч – просторном помещении с диванами, столом для игр, книжными полками и игрушками. Руки дрожат, сердце колотится так, что, кажется, слышно на другом конце здания. Сейчас увижу их. Впервые за семь долгих дней.

Дверь открывается, и первым вбегает Даниил. Он останавливается на пороге, словно не уверен, можно ли ему броситься ко мне. Его глаза – настороженные, испуганные – ищут кого-то позади.

– Привет, солнышко, – говорю я, опускаясь на корточки. – Я так соскучилась!

Он переминается с ноги на ногу, потом все-таки подходит, обнимает меня коротко, почти формально. Не тот восторженный, открытый Даниил, которого я знаю.

– Привет, мам, – говорит он тихо.

Ника входит следом – бледная, с тёмными кругами под глазами, худее, чем я помню. Её взгляд встречается с моим, и я вижу в нём столько боли, столько невысказанного, что сердце сжимается.

– Мама, – шепчет она, бросаясь ко мне.

Обнимаю её, и она дрожит в моих руках. Мой сильный, храбрый ребёнок, который держался всю эту неделю, теперь позволяет себе быть просто дочерью в объятиях матери.

За спинами детей стоит Марина Викторовна и молодой социальный работник, представившийся Андреем. Они наблюдают, делают заметки, но держатся на расстоянии, давая нам минимальное ощущение приватности.

– Как ваши дела? – спрашиваю, усаживаясь с ними на диван. – Что нового в школе?

Даниил смотрит на дверь, словно ожидая, что оттуда появится кто-то ещё.

– Папа сказал, что ты болеешь, – выпаливает он вдруг. – Что у тебя проблемы с головой и тебе нужно лечиться.

Вот оно. Именно то, о чём предупреждала Марина Викторовна. Заученные фразы, внушённые Павлом.

– Папа беспокоится, – отвечаю спокойно, хотя внутри всё кипит от возмущения. – Но я совершенно здорова. Просто у нас с папой сейчас сложные отношения, и нам нужно время, чтобы всё решить.

– А когда ты вернёшься домой? – Даниил смотрит на меня с надеждой. – Тётя Вероника хорошая, но она не умеет рассказывать сказки, как ты.

Тётя Вероника. Она уже живёт в моём доме. Спит в моей постели. Пытается заменить меня моим детям.

– Пока я не могу вернуться, солнышко, – отвечаю честно. – Но мы будем часто видеться, обещаю.

– Папа говорит, что ты больше не хочешь жить с нами, – продолжает Даниил. – Что тебе важнее работа и этот дядя-врач, который к нам приходил.

Максим. Они говорят о Максиме. Павел уже внушает детям, что я предпочла другого мужчину им.

Ника сжимает мою руку, смотрит предупреждающе.

– Даниил, – говорю я, выбирая слова очень осторожно, – я люблю вас больше всего на свете. Больше работы, больше всех людей в мире. И никогда, слышишь, никогда не перестану быть вашей мамой, что бы ни случилось.

– Но почему ты ушла? – упрямо спрашивает он. – Почему не живёшь с нами?

– Потому что суд пока решил, что так будет лучше, – объясняю я, замечая, как внимательно слушает нас Марина Викторовна. – Но это временно. Мы с папой сейчас решаем некоторые взрослые вопросы.

– Папа показывал какие-то бумаги, – вмешивается Ника. – Говорил, что это доказательство твоей... – она запинается, подбирая слово, – нестабильности. Но я ему не верю. Ты никогда такой не была.

Благодарно сжимаю её руку. Мой маленький защитник.

– Давайте не будем говорить о грустном, – предлагаю я. – У нас всего два часа. Лучше расскажите, как прошла неделя, что было в школе?

Ника рассказывает о новом преподавателе музыки, о том, как готовится к конкурсу виолончелистов. Даниил постепенно оттаивает, делится своими успехами в футболе. Показывает новый планшет, который купил ему Павел.

– Папа сказал, что теперь может купить мне всё, что я хочу, – говорит он с детской непосредственностью. – Потому что тебя нет, и не нужно экономить на твои таблетки.