Тихоня для бабника (СИ) - Корк Ольга

– Ро‐ома, – всхлипнув и шмыгнув носом, Уля рассмеялась, а за ней и мы с Верой Владимировной, – ты меня прости, Ром. Я такая дура!

– Дурочка, маленькая, нежная, гордая дурочка. Вся моя, слышишь? Вот вообще вся, вместе со своей дуростью. Ни кусочка тебе не оставлю, всю себе заберу.

Я улыбался как дурак, рассматривая черты лица Ули, замечая каждую мелочь, каждую черточку и радуясь, что она не прогоняет, не спорит и не говорит, что я ей не нужен. Наоборот, цепляется за меня как за спасательный круг и не отпускает. Вот только, похоже, время для объяснений мы выбрали неподходящее. И место тоже. Потому что Вера Владимировна тоже решила поучаствовать в нашем разговоре:

– Деточка, ты давай быстрее соглашайся, а то я сама себе такого мальчика заберу. Он у тебя вон какой решительный, мне в хозяйстве пригодится.

Я чуть воздухом не подавился, даже возмущенно посмотрел на женщину в летах, а она мне задорно подмигнула в тот самый момент, когда Уля уверенно произнесла:

– Нет уж, ищите себе другого решительного, этот мой.

Мог бы я быть счастливее, чем в эту секунду? Я думал, что нет. Но всего лишь через две минуты понял, как ошибался.

– Поздравляю, родители, у вас девочка.

Вера Владимировна по-доброму улыбалась, глядя на нас. Уля опять превратилась в лейку и, кажется, в этот раз я к ней присоединился. Дочь. С ума сойти, у нас будет дочь!

Уже многим позже, после того как мы уехали из центра, вернулись в квартиру и пережили ураган счастья от встречи Зевса. После того как Улька нарыдалась от радости, увидев детскую, а я клятвенно пообещал выкинуть всю эту мебель, раз она так ей не нравится, – за что, кстати, получил весомый подзатыльник, – и даже после моих тихих и бесконечно повторяемых признаний в любви, мы сидели обнявшись на том самом диване в комнате нашей дочери и наслаждались тишиной. Счастливой, уютной, нашей тишиной.

Даже Зевс замер на полу рядом с нами и только переводил взгляд с меня на нее, не решаясь разрушить этот момент. Разрушил его, конечно, я. Мне не терпелось поставить точку во всех недомолвках между нами.

– Уль, скажи мне, ты правда собиралась рассказать о ребенке старшим Дорониным?

Уля удивленно посмотрела на меня и прижала ладошку ко лбу, будто проверяя температуру.

– С чего ты взял такую глупость?

– Да так, – усмехнулся, возвращаясь к планам мести друзьям, – птичка насвистела.

– Не знаю, кто там свистел тебе, но мне даже в голову такое не пришло.

Уля пожала плечами и положила голову на мое плечо. А у меня, между прочим, были еще вопросы.

– А Евгеше?

– Я думала об этом, даже Стасу говорила о своих сомнениях, – произнеся имя друга, Уля напряглась, а я, отвесив себе мысленный подзатыльник, притянул ее к себе еще ближе и поцеловал в висок, без слов успокаивая, – так вот, Стасу говорила, но он сказал, что этот вопрос лучше решать с тобой. Хотя сам он предпочел бы знать, если вдруг от него кто-то забеременел бы, но это решение, по его мнению, мы должны принимать с тобой вместе.

Ладно, возможно, казнь Стаса откладывается, но я все равно запомнил его подлый, наглый развод. Подсуетятся родители, значит, женят Ульку на Евгеше… Ну ничего, друг, подожди, Череповец тебе еще отомстит за меня, уверен!

– Угу, вместе. Тогда имей в виду – я против. Совсем против. Вообще. Это мой ребенок, а Женя… Не было его никогда в твоей жизни и того похода в клуб не было, ясно? Вы с дочкой не имеете к нему никакого отношения.

Осторожно положил Улю на сиденье и, нависнув сверху, строго посмотрел в ее смеющиеся глаза.

– И не надо тут мне хихикать, я как отец семейства Сергеевых вправе принимать такие решения.

– Сергеевых, значит? – Уля очень старалась не улыбаться, но у нее откровенно плохо получалось.

– Сергеевых.

– А я Романова, поэтому…

– Поэтому в ближайшее время тоже станешь Сергеевой. Елизавета Романовна Сергеева родится в полной, счастливой семье.

– Елизавета? – Улька даже встать попыталась, так удивилась моему самоуправству, да кто бы ей дал.

– Да, Лиза, Лизонька, Елизавета. А после нее еще будут Екатерина и Артем.

Зевс громко тяфкнул, поддерживая мое мужское решение, а Уля замерла подо мной, то ли подбирая слова, то ли пытаясь решить, чем бы меня посильнее стукнуть.

– Ром…

– Ничего не знаю. Я дурак, Уль, но я быстро учусь, второй раз своей ошибки не допущу. Так что не пытайся со мной даже спорить. Ругаться, выяснять отношения, решать, кто именно будет выбирать имена нашим детям и стоит ли нам покупать дом, или просто квартиру побольше, мы будем только после свадьбы.

– Дом?

– Дом, чтобы нам вместе с тремя детьми и парочкой собак было не тесно.

– А…

– Б! Я не хочу, чтобы ты, когда у меня в голове опять появится какая-то дурацкая мысль, была настолько неуверенна в моих чувствах, что посчитала бы необходимым уйти из нашего дома. Так что пошли лучше в спальню, спорить все равно не получится. Только после свадьбы, будущая госпожа Сергеева.

И пока Улька не придумала, что мне возразить, я ее поцеловал, вкладывая в касание губ все эмоции пережитых дней. Страхи, неуверенность, горький вкус нашего недолгого расставания, счастье от встречи и, конечно, любовь.

– Ром, я не хочу спать, – шептала Улька, когда я нес ее на руках в нашу спальню, покусывая и целуя нежную кожу шеи.

– А мы не спать, – шептал в ответ, – мы репетировать первую брачную ночь.

И таки мы репетировали, прерываясь только на еду, невинные и не очень шутки и обсуждение даты свадьбы. Мне кажется, январь шикарный месяц для начала нового этапа нашей жизни, Улька настаивает на феврале. Но разве это важно? Важно только то, что мы любим друг друга и хотим быть вместе.

Уля так и сказал, глядя на меня своими невероятными глазами, в которых плескалось самое настоящее счастье:

– Сергеев, я тебя люблю. Ты самый настоящий рыцарь в самых сверкающих доспехах.

И это то, ради чего стоит жить и меняться в лучшую сторону.

Эпилог

– Уль, Уля‐я, – я стоял с Лизой на руках над спящей Улькой.

Она свернулась смешным клубком на диване в огромной полупустой гостиной нашего нового дома и хмурилась во сне.

В теории, пока мы с дочерью, маленькой копией мамы, гуляли во дворе, любуясь нежной весенней зеленью, Уля собиралась помыть пол на первом этаже. Даже ведро со шваброй стояло у стены, вот только наша мама уснула, подложив под щечку ладонь в голубой резиновой перчатке.

– Лиз, кажется, наша мама устала с этим переездом, – посмотрел на серьезную малышку, которой в июне уже будет год.

– Ма, – согласно выдала мелкая.

А потом положила мне на щеку свою крохотную ладошку и требовательно произнесла:

– Па!

Па – это серьезно, это значит, принцессе скучно и ее надо нести играть. Мама у нас отвечала за такие важные вещи как питание, сон и чистую попу, а вот папа был самой любимой игрушкой. В ближайшем детском магазине меня знали уже все продавцы и улыбались как родному. Еще бы, я за последние три месяца, кажется, выкупил у них половину ассортимента детских игрушек и вещей для своей маленькой принцессы. Улька только за голову хваталась, а Оксана Сергеевна лишь смеялась глядя на нас. Мама Ули жила с нами. Ее комнату в этом доме мы обставили сразу после комнаты Лизы, в то время как себе только кровать собрали. О такой теще я мог лишь мечтать. К ней мы ходили за советами, с ней делили и радость, и грусть, она же первой встала на мою сторону в выборе имени.

– Дочек должен называть папа, тогда они будут самыми счастливыми, – сказала она и Улька сдалась.

Правда, моя жена мстительно пообещала напомнить об этом, когда у нас будет сын, но я думаю, смогу убедить ее, что мой вариант самый лучший! Сейчас, живя в доме с тремя чудесными женщинами, я иногда тихо радовался решению не говорить Уле и Оксане Сергеевне, кто оплатил ту самую операцию. Ни к чему это. Хотя каждый раз, когда они вспоминали неизвестного благодетеля, я чувствовал, как по щекам разливается жар. Мне было стыдно, что я в каком-то смысле обманываю их. Но, с другой стороны, пусть будет эта ложь в нашей жизни. И пусть она будет единственной.