Габор Васари - Monpti
«Он» задерживается с появлением; умный юноша. Собственно, женщины предпочитают лишь тех мужчин, которые так же невежливы, непунктуальны и лживы, как и они сами. Короче, юнец появляется. Девица вскакивает с места и растопыривает руки уже издали. Она закрывает глаза и раскрывает рот, как голодная птичка.
Сидят здесь также и молодые дамы тонкого воспитания из хороших семей, которые имеют несчастье принадлежать к безупречному общественному классу и вынуждены приходить сюда, чтобы с замирающим сердцем насладиться блаженством мужского петушиного красноречия и парковых знакомств.
И застарелые барышни сюда идут, чтобы предаваться воспоминаниям и с помощью наглядных примеров улетать в прошлое. Они как маленькие голубки с лицами коршунов, ртами как лезвия ножей с неприятной оправой. Они лелеют воспоминания и улыбаются своему стареющему облику, колышущемуся в воде. Перекормленные золотые рыбки равнодушно проплывают в зеленоватой воде, избегая столкновения с кусками хлеба, которые бросают им в изобилии. При этом мне приходит в голову, что холодные, с рыбьей кровью дамы тоже приходят сюда, чтобы насладиться повторяемым отказом.
Не будем в одну кучу валить и холодных, и высоконравственных женщин. Холодная женщина любит втайне. (Только холодные женщины способны на большие скандалы, нервные приступы и на самоубийство, когда сомневаются в их чувствах.)
Строго говоря, холодная женщина не может жить без любви, но она устраивает это дело совершенно холодно, ей так надо. «Будь любезен! Ты же портишь мне прическу!»
Холодная женщина не закрывает глаза, когда ее целуют, и не теряет дыхания после поцелуя, а только поправляет прическу или говорит: «Я только что заметила небольшой угорь на твоем лбу, позволь, я его выдавлю».
Холодную женщину невозможно продуманно, по программе одурачить. «Сегодня нет. Ты и без того уже очень нервничаешь».
Не она, а ты. Ей виднее.
Холодная женщина неверна, холодная женщина обманывает холодно.
Против холодной женщины не существует никакого лекарства, холодная женщина не терпит холодного мужчину.
Холодная женщина хочет прогуливаться по чувственности мужчины как по саду, вдобавок читая модный роман.
Боже, охрани любого от холодной женщины… и не вводи нас в искушение, а избавь нас от…
Вот так и сидят эти многочисленные женщины вокруг фонтана Медичи и ожидают событий, чего-то фатального. Здесь знают лишь одну фатальность. Судьбу.
Муж обманывает жену, она догадывается – «C'est la fatalité». Это была его судьба. Если жена обманывает мужа, это тоже фатальность. Супруг убивает любовника, это тоже фатальность. Если супруг случайно не оправдан в суде, это снова фатальность.
Как хорошо, что существует это слово, оно облегчает жизнь, успокаивает души, и любое чувство ответственности становится излишним.
«Qu'est-ce que vous, c'est la fatalité. Чего вы хотите, то была как раз его судьба».
Надо найти женщину, которая немного похожа на Анн-Клер…
Люди сидят в саду без пальто и пиджаков. У фонтана Медичи ни души. Что сие означает? Любовники бастуют? Правда, по будням после полудня каждый работает. Тело у Анн-Клер красивое и стройное. Если бы она мне попалась навстречу, я бы с ней не стал здороваться.
В четыре часа сад закрывается. Группа одетых в форменную одежду младших служащих появляется из здания сената и перекрывает входы в сад. Один из них проходит по важнейшим аллеям и возвещает звуками барабана – периодически бьет в него, – что сад закрывается.
– On ferme! On ferme! Мы закрываемся! – кричат сторожа со всех сторон. Очень похоже на охоту с гончими. Я никогда больше не увижу Анн-Клер…
В начале рю де Вожирар стоит небольшая часовня. Так как меня выгнали из сада и у меня нет желания идти домой, я иду в часовню.
Словом, больше нет никакой Анн-Клер. Как давно я уже не был в церкви. Я совсем не думаю о ней. Да и смысла никакого нет. Как славно здесь пахнет потусторонностью. Где бы ни приходилось скитаться, на чужой земле, среди чужих нравов, церкви остаются более или менее одни и те же. Это нейтральные области, миссии Бога.
Анн-Клер уже получила открытку по пневмопочте.
Часовня почти пуста. Рядом со мной молится старуха, склонив голову. Вот бы иметь жену, которая все время молится. Старуха неожиданно вздрагивает всем телом и поднимает голову. Скорее всего, она заснула на молитве. Она смущенно тянется за своей шляпой.
– Ну что? – спрашивает она без всякой связи и поворачивается ко мне.
Я сразу устремляюсь из часовни.
Боже милостивый, мои нервы не в порядке.
Двадцать шестая глава
То холодно, то жарко. Как только выглядывает солнце, появляются мухи.
Двор отеля «Ривьера» раньше был конюшней, здесь даже Наполеон распрягал коня – в молодости, когда он имел дела в этой местности по любовной части. Прямые потомки тогдашних мух не могут это позабыть и тучами паломничают в это памятное место. Они нахальны до невозможности.
Я купил мухоловку, длинную клейкую ленту. Повесил ее на лампочку. Большинство мух кружатся вокруг лампы.
Час спустя на ленте уже двадцать одна муха. Они терзались, размахивали лапками и еще крепче приклеивались.
Должно быть, это мучительная смерть. Собственно, голодная смерть. Мухи тоже чувствуют боль, наверняка. Иначе они не пытались бы освободиться любой ценой. Муха тоже создание Бога. Она радуется жизни: имеет друзей и семью, с угрозой для жизни ищет себе пропитание в мире, пока однажды такой вот подлый дурак не поймает ее и не замучает до смерти.
Еще не слишком поздно.
Я спасу ее!
Очень осторожно я отковыриваю муху от бумаги. Сначала я мою в воде лапки, чтобы она не приклеилась где-нибудь в другом месте, потом кладу на подоконник подсушиться.
Вообще говоря, на бумажной ленте чистая колония бацилл. Кто знает, какая из этих мух питалась падалью!
Я убиваю их по очереди тапочкой. Потом как сумасшедший выбегаю из дому. На автобусе «Альбис» я еду на другую сторону Сены и выхожу у «Комеди Франсез». В половине шестого я уже стою перед бюро и дожидаюсь Анн-Клер.
Ровно в шесть она выходит и тут же видит меня. Она смеется и плачет.
– Ведь правда – ты не смог уехать? Она судорожно вцепилась в меня.
– Хочешь пойти куда-нибудь поесть со мной, а потом в кино?
– Да.
– Дома тебе не будут выговаривать?
– Нет, сегодня мои придут поздно, а до этого я уже буду дома.
Она открывает сумочку.
– Потрогай мой носовой платок!
– Зачем?
Я дотрагиваюсь до платка. Он насквозь сырой.
– Ты постирала его в бюро? Для чего?
– Я его не выстирала, выплакала, из-за тебя, сегодня после обеда. Я даже была на вокзале. Мне сказали, что в указанное тобой время никакие поезда на Будапешт не отправляются. Я бы тебя все равно с поезда стащила.
