Татьяна Веденская - Зеленый подъезд
Я поймала себя на том, что хохочу, вцепившись в Олеську. Театр абсурда, вход – рубль, выход – два. Или без выхода. Цыганочка без выхода. Лекс обернулся ко мне, и я приготовилась отлететь на небо вместе со всеми. В газетах напишут: «Сегодня ночью в Перекупном переулке совершено тройное убийство. В приступе бешенства наркоман забил ногами свою мать, жену и знакомого, молодого человека по кличке Снейк. И потом сам выбросился из окна. Из всей семьи выжил только полугодовалый ребенок». Так напишут или как-нибудь все переврут?
Лекс переступил через недвижимого Снейка и рванул ко мне. Я даже не стала сопротивляться. Разве не к этому я всегда стремилась? Вот и все. Его пальцы сомкнулись вокруг моей шеи. Сначала было очень больно, потом стало просто нечем дышать. Я уронила Леську и пальцами отдирала от своей шеи хомут его ладоней. И, наконец, инстинкт начал угасать. Я отключалась. Жить хотелось неимоверно, но сил не было никаких.
– Ах ты сволочь! – раздался чей-то голос, и моментально руки на моей шее разлетелись в стороны.
Люди мышиного цвета махали дубинками. Ритмично и слаженно, в такт друг другу. Раз – два, раз – два. Лекс дергался, как в танце, безумно ощупывая стены глазами. Потом наручники сцепили у него за спиной те самые руки, следы от которых еще оставались на моей шее. Олеська, до сих пор почему-то молчавшая, взвыла с невиданной силой. Я тоже на всякий случай зарыдала. Свекровь валялась в проходе к комнате. Сердце, сказали мне потом. Ничего страшного, покой и хороший уход. Не нужна даже госпитализация. До нее Лекс добраться не успел.
– Фамилия?
– Что? – не поняла я.
– Как вас зовут?
– Алиса Новацкая. Вот паспорт.
– Вы же поменяли фамилию. Вы его жена?
– Да, – кивнула я. – Я его жена.
В голове крутился только один вопрос. Почему я жива? По всему, я должна была сегодня умереть. Именно к этой ночи я шла столько времени. Именно для этого я неотвязно следовала за мужем-убийцей и терпела все от него. Я хотела бы навсегда покинуть этот мир. С того самого дня, когда Артем Быстров черкнул мне свою записку, я не хотела жить. Но все время что-то меня держало. То инстинкты, то трусость и страх, то десять таблеток прокопана. Потом накрепко привязала к себе Олеся. Вся-то надежда была на Лекса. Ведь знала я, что рано или поздно человек, утопивший Эдисона из-за дозы винта, разделается и со мной. Знала и терпеливо ждала момента. И что теперь? Жить? Мне – жить? И если жить, то как? Мне очень нужно было это узнать, ведь теперь я оказалась свободна. К утру в госпитале от черепно-мозговой травмы, осложненной аспирацией кровью, скончался Снейк, в миру – Павлик Чуйков. Почему-то не я.
* * *Как выяснилось потом, милицию вызвали соседи. Почему они не спали, как услышали и поняли, что у нас происходит, и как, наконец, умудрились не опоздать люди с дубинками – вопросы без ответа. Мне в этом всем виделся промысел Божий. До утра нас истязали вопросами, делали анализы, фотографировали и прочее, прочее, прочее... Свекровь накормили валидолом, напоили валокордином и уложили стонать на кровать. Соседи поминутно входили-выходили в незапертые двери и впитывали подробности такого «вкусного» скандала. А уж когда выяснилось, что один из участников спектакля все-таки сподобился помереть, все пришли в полный экстаз. Олесю причислили к лику святых безвинных младенцев.
– Ах ты бедненькая. Что ж с тобой теперь будет, – причитали они так, что становилось понятно – ничего хорошего не будет. Причем никто не пояснил мне, что же это такое изменится для Леськи при отсутствии папаши. Особенно если вспомнить, что его участие в воспитании сводилось исключительно к просьбам «заткнуть эту дрянь» и «перестать к нему приставать уже».
– Ах, Алиса, как ты? – спрашивали меня и заботливо вставляли в зубы сигареты.
– Нормально, – отвечала я совершеннейшую правду.
Умерший Снейк тоже ангелом не был. Я не любила его. Он был для меня ничем, и не мое дело по нему плакать. А вот то, что я осталась жива, я посчитала чудом и поворотом судьбы. Потому что именно теперь со всей ясностью поняла, что жить я хочу. Невзирая на Артема и на прочие «обстоятельства».
– Что же теперь с Сашенькой будет? – простонала Ванесса, когда я зашла посмотреть, как она. А действительно, что? Одно ясно – в скором времени мы его не увидим. Его увезли куда-то в неведомое мне СИЗО. Никакого желания его проведать у меня не было. Вместо Лекса в душе образовалась пустота, некая черная дыра, от которой только немного веяло холодом, не больше. Впервые за все последнее время я спокойно засыпала и просыпалась. Спокойно читала книжки, подогревала чай, варила Леське кашку.
– Что же теперь с Сашенькой будет? – снова и снова приставала ко мне свекровь, полагая, что мне, как его жене, положено разделить с ней страхи и страдания.
– Не знаю. Наверно, посадят.
– Какой ужас, – начинала плакать она. Интересно, что Снейк, забитый насмерть Лексовыми ногами в тяжелых сапогах-казаках, не казался ей «таким ужасом». А вот то, что Лекса посадят в клетку, как обезьяну, ее пугало и приводило в состояние невменяемости.
– Зато в тюрьме он от наркотиков отучится, – старалась я хоть чем-то порадовать ее.
– Какая же ты черствая! – ужасалась она.
Весь следующий месяц мы с ней давали показания следователю, усталому мужичку с рязанским выговором. Наши показания разнились. Ванесса пыталась доказать, что Лекс совершенно случайно споткнулся о Снейка, я же честно говорила, что видела, как он его пинал.
– А по голове он его бил?
– Ну... Он его в основном именно по ней и бил. Снейк еще отплевывался кровью и хрипел.
– Скажите, а вы обвинение предъявлять будете? – интересовался он, и я понимала почему. В деле лежали документы о травмах, нанесенных мне. Снятие побоев, кажется, так.
– Не буду, – утешала я его. Что могут решить какие-то побои жены, раз есть труп. В любом случае у меня достаточно времени, чтобы понять, что делать дальше.
– Сколько ему могут дать?
– От пяти до пятнадцати лет.
– А кто это будет решать?
– Судья. Это будет решать судья на суде. – Он вздохнул и принялся что-то писать в листке.
Я расписалась и встала. Значит, у меня есть не меньше пяти лет. Не оправдают же его, в конце концов.
– А в чем его обвинят? В убийстве? – обернулась я на пороге.
– Зачем? Причинение тяжкого вреда здоровью, – «утешил» он меня.
– Как это? Снейк же умер.
– Но ваш муж не имел изначально таких намерений. Он же его просто хотел побить, – пояснил следователь.
Не понимаю, как можно так решить. Если он его бил сапогом по голове и кричал «убью», то как же он мог хотеть всего лишь подраться. Странная у нас система правосудия, мне ее не понять. Впрочем, мне многого в этом мире не понять. Например, Ванесса Илларионовна, осознав, что от меня ни поддержки, ни сочувствия не дождешься, принялась виться ужом, раздобывая деньги на адвоката. Она вывернулась наизнанку и завернулась обратно, но таки нашла одного юриста-энтузиаста, который принялся воевать не на жизнь, а на смерть со следствием. Эта борьба длилась четыре месяца, за которые свекровь попала в рабскую зависимость от этого адвоката. Она продала все, что только имелось в доме ценного, заняла у всех, кто еще что-то был готов ей дать, а на остальное написала расписки.
