Американский принц (ЛП) - Симон Сиерра

Наконец, я кивнул Мерлину.

— Понимаю. — Чувство обиды вызвало покалывание во рту, когда я это произнес, но как бы соблазнительно не было ненавидеть Мерлина за то, что он знал то, чего не должен был, за то, что вмешивался туда, куда не следовало, я знал, что это была не его вина. Все дело было в мире, в котором мы жили, в мире, в котором не думали дважды о том, чтобы отправить одних мальчишек, убивать других, но потом люди почему-то испытывают отвращение от идеи, что мальчишки влюбятся друг в друга.

— Это не навсегда, — пообещал мне Мерлин, когда поезд начал медленно заезжать на станцию. — Это будет длиться долго, конечно же, и может показаться вечностью, но это не так. И если вы действительно его любите, тогда нет ничего, чем вы не могли бы пожертвовать.

***

— Хорошо, что вы вернулись, лейтенант. — Эш пожал мне руку, положил ее мне на плечо и отстранился через надлежащее время. Нас окружали другие солдаты с базы, встречавшие последнюю партию новичков, большинство из которых были благодарны за любой перерыв от бесконечных походов и выездов на аванпосты, находящиеся глубже в горах. За перерыв от войны.

Я тоже позаботился о том, чтобы отпустить Эша в нужное время, хотя больше всего на свете мне хотелось лишь сжать руками его рубашку и обрушиться с поцелуем на его губы. Вжаться в него бедрами, чтобы он мог почувствовать, что со мной происходит, когда я его вижу. Но предупреждение Мерлина нависло надо мной, словно грозовая туча, и, увидев Эша здесь, в окружении его людей и этих гор, предупреждение стало еще более ясным.

Эш должен остаться здесь. У него должна быть карьера, будущее. А мои чувства были лишь маленьким пятном в бурлящем мире боли и хаоса. В мире, которому нужен был его порядок и его контроль.

Позже тем же вечером, когда я лежал в постели, мои мысли были одна тревожнее другой, я в болезненных деталях вспоминал все то, что сказал Эшу, что затем прочитал Мерлин, вспоминал протокол «Don’t Ask, Don’t Tell» и думал о том, каким большим риском были наши отношения, открылась моя дверь. Не было ни стука, ни разрешения, ни приветствия. Дверь открылась, потом закрылась, а затем я почувствовал на себе Эша. Он целовал и покусывал, нетерпеливо стаскивая одеяло с моего тела. (Примеч.: Протокол «Don’t Ask, Don’t Tell» или DADT — это политика в армии США, на гомосексуализм не обращают внимания до тех пор, пока никто о нем не спросит, если твой гомосексуализм неочевиден или никак к тебе не относится. Протокол был предназначен для того, чтобы дать военным-геям некоторую свободу от преследования, но на практике принуждал геев скрываться, ведь раскрытие их отношений или сексуальной ориентации является основанием для наказания).

— Кровать скрипит, — ловя ртом воздух, произнес я в его рот, а Эш заворчал в ответ, стащил меня с кровати, уложив на холодный виниловый пол. Его руки дрожали, когда он потянулся к поясу моих боксеров, а затем рассмеялся себе под нос.

— Я словно какой-то школьник, — пробормотал он, поцеловав меня в лоб. — Не могу решить, что именно хочу сделать… или что хочу сделать первым.

— Сделай все, — прошептал я. — Все, что хочешь.

— Я и собираюсь, маленький принц. Не волнуйся.

Но когда он привлек меня, причиняя боль поцелуем, страх вспыхнул сильнее желания. Я отстранился от него.

— Эш, мы должны быть осторожны.

Он потянулся за мной, наклонившись вперед, чтобы снова меня поцеловать.

— Мы и будем осторожны.

— Я серьезно. Никто не должен знать. Твоя карьера…

— Меня она не волнует, — просто сказал он. — Ты стоишь того.

Мое сердце разрывалось от страха, потому что Эш совершенно не переживал о себе.

— Не будь смешным…

— Нет, — сказал он, в его голосе прозвучала резкость. — Я серьезно, Эмбри. Это… ты… я хочу этого больше всего на свете. Если за это нужно заплатить, то я заплачу. Я пожертвую чем угодно, чтобы быть с тобой.

Его слова были так близки к словам Мерлина — И если вы действительно его любите, тогда нет ничего, чем вы не сможете пожертвовать — и вдруг я понял, что Мерлин имел в виду нечто большее, чем нескрытные отношения. Мне придётся пожертвовать чем-то намного, намного большим.

Еще бы чуть-чуть и я бы не сделал этого. Там, на полу, мои обнаженные ноги спутаны с его, я чуть не поддался и не позволил себе увлечься безрассудной несдержанностью, с которой он хотел любить меня. В конце концов, нас могли и не поймать, а даже если бы и поймали, то между нами было так много уровней полномочий и протокол DADT. Неужели действительно риск настолько велик?

Я посмотрел на Эша. В темноте его глаза были темными и сияющими, лунный свет очертил его щеки, подбородок, линии сильной шеи. В перемешенном с тенями серебряном свете я увидел не только мужчину, каким он был сейчас — могущественным, умным и добрым — но и мужчину, которым он станет. И от этого мужчины у меня захватывало дух.

Воздух покинул мое тело, когда новая истина поцарапала стекло моего разума: я сделаю все что угодно, чтобы увидеть того мужчину, которым он станет. И не важно, как больно будет.

— Я говорю о том, что я не хочу ничем жертвовать, — соврал я, надеясь, что темнота скроет выражение моего лица. Эш понимал, что я лгу, он был слишком восприимчив. Но, возможно, в темноте а, может быть, из-за некоторого отвлечения… Я схватил его член через штаны и сжал.

Он застонал, и я воспользовался шансом.

— Я хочу быть с тобой, — произнес я, и, по крайней мере, это не было ложью. — Но мне нужно, чтобы ты понял, что я никогда не смогу подарить тебе такую любовь. Ту любовь, которая идет вместе с ценой.

У меня дрожал голос, как и моя рука на его члене. Я был самым настоящим лжецом и никогда не чувствовал себя виноватым из-за любой лжи, которая облегчала мне жизнь, но, черт возьми, это было трудно. Мой голос, казалось, прожег Эша, словно клеймо, он вздрогнул от последнего предложения, которое было жестоким отголоском его собственных слов. И в этот момент, не смотря на то, что я делал ради него, я ненавидел себя больше, чем когда-либо в своей жизни.

— Ясно, — наконец сказал он. — Я понимаю.

«Нет, не понимаешь, — хотелось закричать мне. — Не можешь понять». Боже, мне хотелось забрать свои слова назад, молить о прощении, признаться во лжи, потому что причинить Эшу боль — это худшее, что я мог себе представить. Меня разрывало на части из-за того, что я заставлял думать Эша, что это всё было не так важно для меня, как для него, что я не хотел его так же сильно, как он меня. Меня волновало это сильнее, если уж на то пошло, я хотел его сильнее, но он должен был поверить, что все не так. Ведь если бы Эш узнал, что меня беспокоило его будущее, то отмахнулся бы от всех соображений на этот счет. Отказался бы от всего, как от бремени, которого никогда не хотел, так что он мог бы дать мне — чертовски эгоистичному, жалкому мне — домик с белым забором?

Нет, я не мог этого допустить.

Но если бы Эш подумал, что это касается моего будущего, моих нужд и желаний… то отнесся бы к этому с уважением. Даже если бы это его убило.

Он сжал губы и кивнул, видимо, приняв решение.

— Окей, — сказал он, и я услышал, как его сердце закрылось из-за боли, с этим отравляющим кровь звуком. — Тогда я возьму тебя так, как захочу.

— Это к лучшему, — слабо сказал я.

Эш сузил глаза, это внимание было невыносимым, вместе с умоляющим, кровоточащим и потерянным взглядом.

В тот момент я ненавидел то, что был жив. Ненавидел. А затем его измученный испытующий взгляд превратился во что-то другое, во что-то горячее, яростное и полное обещания. Это подняло мне настроение. Я жаждал его гнева, боли в его руках; я ведь это заслужил, правда? И если бы он причинил мне боль, использовал меня, то, возможно, я смог бы притвориться, что мы в расчете. Что долг выплачен. Я причинил ему боль одним способом, а он — другим.

Справедливо, справедливо, справедливо. Это было справедливо.