Андрей Анисимов - Краски любви
– Все будет хорошо.
– Папа правда не умрет? – спросила Катя.
– Твой папа обязательно будет жить. Я говорил с хирургом. Он настоящий врач, – сказал Крюков.
– Откуда ты знаешь?
– Мастер мастера видит издалека, – грустно улыбнулся Крюков.
– Это я виновата, что в папу стреляли. Но я просто хотела заработать денег. Поступить ответственно, как настоящий мужчина. Господи, о чем я говорю? Мне было противно быть девчонкой, – призналась Катя. – Представляешь?
– А теперь? – поинтересовался Крюков.
– Теперь нет. Теперь я совсем не хочу быть мальчишкой.
– Что же изменилось?
Катя посмотрела Крюкову в глаза, погладила ладошкой его щеку.
– Появился ты. Я так боялась, что ты меня не заметишь и влюбишься в Злату. А сделать ничего не могла. Ты меня любишь?
Крюков потрепал мальчишескую стрижку Кати и задумался. Катя напряженно ждала ответа.
– Понимаешь, Катя, ты красивая, умная… необыкновенная. Но ты еще маленькая. Давай пока не будем говорить об этом, – Крюков говорил тихо и нежно. Но Кате ответ не понравился.
– Я маленькая? А сколько лет было Джульетте, когда она полюбила Ромео?
– Пятнадцать, – признался Крюков.
– А мне скоро шестнадцать, поэтому не ищи отговорки. Любишь или нет?
– Люблю. Только не плачь больше, – попросил Крюков, и Катя сквозь слезы улыбнулась.
– Это ничего, что ты старый. Я тоже буду старая.
– Я старый?! – возмутился художник. – Мне тридцать три. Я еще зеленый. Серов в моем возрасте уже был маэстро, я же только ищу свою живопись.
В дверь позвонили. Катя встала и пошла открывать. По дороге обернулась и сказала Крюкову:
– Галя – последняя любовь папы. Нет, я неправильно выразилась. Настоящая любовь…
Катя Галю узнала с трудом. Молодая женщина, бледная до голубизны, с размазанной тушью возле глаз, вовсе не походила на ту счастливую Галю, которую Катя хорошо запомнила. Заметив, что у женщины сейчас может начаться истерика, Крюков пригласил ее на кухню:
– Попьем чайку и поедем в больницу. Астахову сделали операцию, и он спит. Ради Бога, успокойтесь. Самое страшное позади.
– Как это случилось? – спросила Галя, когда они все вместе кое-как устроились в малюсенькой кухне.
– Это долгая история. Как-нибудь в другой раз, – предложил Крюков.
В девять часов утра Астахова перевели из реанимации в обычную палату. Опасность для его жизни миновала.
Глава 49
Смеется тот, кто смеется последним
Симон Готье, комиссар марсельской полиции, явился домой в полдень и был мрачнее тучи. Эстер сидела у телевизора. Она смотрела американский сериал и кормить мужа в столь неурочное время желания не имела. Вот если бы он пришел в час дня, тогда другое дело. В час дня за стол садятся все добропорядочные французы. Недаром даже цены на продукты на рынках и в частных магазинчиках после часа дня падают. Но комиссар вовсе не испытывал голода. Тем не менее он попросил жену выключить телевизор, сославшись на головную боль. Супруга была возмущена и удивлена. Раньше он никогда не мешал ей смотреть сериалы.
– В чем дело, Готье? – спросила она мужа. – Наверняка будут передавать что-нибудь такое, о чем ты не хочешь слышать. Предположение Эстер попало в точку, но Готье не желал в этом признаваться.
– Представь, что у меня правда мигрень и я хочу тишины, – раздраженно ворчал он. Эстер поджала губки и убавила звук. Готье сморщился и удалился на кухню.
Так по-дурацки он не проводил еще ни одной операции. Думать о работе не хотелось. Готье достал из бара бутылку Арманьяка, налил себе в серебряный стаканчик и залпом выпил. Не помогло. Тогда он повторил и стал листать марсельскую газету.
Это был толстенный фолиант в сотни страниц. На первых – новости, хроника, аналитические статьи, а дальше объявления. Тысячи, десятки тысяч объявлений. Можно было подумать, что в Марселе или вокруг него люди только и делают, что что-то продают. Вот сотни объявлений о продаже машин. «Пежо» девяносто пятого года – сорок тысяч франков… «Пежо» девяносто шестого года – сорок пять тысяч франков… «Пежо» девяносто восьмого года… И так далее. Дальше шли «Рено», «Ситроены» и «джипы». Больше всего продавали «джипы». Мода на внедорожники ушла, и народ от них избавлялся.
Внезапно звук телевизора стал громче. Даже на кухне хотелось заткнуть уши. Диктор с явной иронией несколько раз называл имя комиссара Готье.
– Сегодня утром комиссар Готье предпринял атаку на виллу Альберта Беринни. Цепи автоматчиков шли в бой, как на полях второй мировой войны. Рвались гранаты. Стрекотали пулеметы, палили пушки…
– Врет, пушек не было! – выругался Готье, а диктор продолжал:
– В результате этой мужественной акции на вилле произошел взрыв, и чудом уцелевший Альберт Беринни находится в больнице. Оружия и наркотиков комиссар Готье на вилле не нашел. Он уверяет, что там было подземелье и тайный завод. Но, обследовав после взрыва развалины, эксперты ничего подобного не нашли. Не нашли они и гражданина России Самсона Гуревича. Тот же многоуважаемый комиссар утверждал, что русский является наркотическим бароном и прячется на вилле.
Комиссар Готье именно в этой части своих домыслов крупно заблуждался. Никаким наркобароном Самсон Гуревич по кличке Гнусняк не был. Он был просто жуликом, которого Альберт Беринни вместо пожизненного заточения на своем подземном заводике лишил жизни. Правда, сделал он это не из мести лично Самсону. Даже когда Альберт Беринни нажал на кнопку дистанционного управления заряда, заложенного на потайном предприятии, у него мелькнула мысль, что наказание для русского гостя оказалось недолгим. Он бы хотел, чтобы господин Гуревич провел в его подвале многие годы.
Диктор тем временем продолжал издеваться, склоняя фамилию комиссара на все лады.
– Слуги Альберта Беринни, – ликовал ведущий новостей, – погибли при взрыве. Невредимой осталась только русская гостья Марина Шмелева. Эта очаровательная посланница Москвы в момент взрыва гуляла с собачкой. Альберт Беринни еще не высказал своего намерения подать в суд на марсельский комиссариат полиции и потребовать возмещения ущерба в результате армейской войсковой операции против его мирного жилища.
– Выключишь ты наконец этот проклятый телевизор! – ворвавшись в гостиную, заорал Готье…
Жена убрала звук. В доме повисла звенящая тишина. Эстер долго молча смотрела на мужа и вдруг совершенно неожиданно, так, как умела только она, расхохоталась.
