Кимберли Рэнделл - В полночный час
Бабушка всегда носила желтое. Желтое платье, желтую шаль, а весной желтые маргаритки в своих пепельных волосах.
Она приехала присматривать за мной и моими сестрами, когда перевернулась коляска и погибли наши родители. Мне тогда было четырнадцать.
— Мне очень жаль, что так случилось, Валентин…
Валентин пожал плечами и улыбнулся.
— Все это случилось много лет назад, а я все еще помню свою бабушку и моих сестер. — Он подмигнул девушке. — Я вырос в «Небесных воротах», окруженный самыми красивыми женщинами!
— Сколько же у тебя было сестер?
— Из шести детей я был единственным мальчиком.
— И наверное, самым избалованным. Учитывая столь сильное женское влияние, совсем неудивительно, что ты так хорошо понимаешь женскую душу. — Вероника снова опустила голову на подушку и закрыла свои воспаленные глаза. — Наверное, твой отец был счастлив, когда после пяти девочек родился ты.
— Папа одинаково любил всех нас, но он, конечно, был рад увидеть, что его род продолжится. — В голосе Валентина послышались тоскливые нотки. — Глупая мечта. — Призрак снова поднес стакан к губам девушки. — Тебе надо выпить еще.
На этот раз вкус у кислого снадобья был уже лучше видимо, оно уже полностью разрушило вкусовые рецепторы Вероники. Биение в голове немного стихло, и девушка снова опустилась на подушку. Она определенно почувствовала себя лучше.
— Ну и как зовут — звали — твоих сестер? — Веронике не нужно думать об этом в настоящем времени — Валентин был прошлым, призраком.
Но когда девушка разговаривала с ним, чувствовала его присутствие рядом с собой, он казался совсем настоящим «Жар, — сказала она себе. — Это высокая температура рождает такие сумасшедшие мысли. Подумать только, как мило вот так сидеть и просто болтать с кем-то, не переживая о занятиях, работе и не планируя каждый свой следующий шаг!»
— Маргарет, Элизабет, Мэри, Ребекка и Николь. Николь была младше всех, всего на два года старше меня. Я постоянно приставал к ней, — мягкая улыбка заиграла на губах Валентина, — и доводил до истерики. Я опускал Вилли в ее стакан с лимонадом, оставлял его у нее под кроватью или рядом с тарелкой. Она ненавидела Вилли.
— Вилли?
— Это моя ручная лягушка.
Девушка ухмыльнулась.
— Ты, по-видимому, ужасно ее любил.
— Поклонение, конечно, должно выражаться совсем по-другому, но не знаю, догадывалась ли она о моих чувствах или нет. Я должен был рассказать ей о них, я должен был рассказать о своих чувствах веем им. Но увы, еще сегодня я был настоящим кошмаром для них, а завтра они уже выходили замуж и заводили детей… Вот так я остался один в роли хозяина поместья.
— Я уверена, что они знали о твоих чувствах, Валентин. Ты был их младшим братом, а каждая девочка знает, что, если мальчик пристает, значит, любит. Это проверенный жизнью факт.
— И все-таки я должен был сказать, что любил их. — В глазах Валентина загорелись странные огоньки, и сердце Вероники сжалось.
Слишком хорошо ей был знаком этот взгляд. Много раз за последние восемь одиноких лет в ее взгляде можно было бы тоже прочитать эти чувства — тоска, одиночество, раскаяние.
Их взгляды встретились, невидимые единение и понимание возникли между ними. Валентин знал, каково жить своей собственной жизнью — полтора столетия без друзей и семьи. Только думы о прошлом и о том, что все могло бы сложиться иначе.
Вероника вспомнила отца и та горькую разлуку.
— У тебя печальный вид, — сказал Валентин. — Что случилось?
— Ничего, — ответила Вероника и заморгала, пытаясь высушить внезапные слезы. — Эта чепуха заставляет меня плакать.
— Мои чувства раз в сто печальнее твоих, но глаза у меня остаются сухими. — Валентин провел пальцем по щеке девушки, и она закрыла глаза, молча благодаря за его заботливый уход, участие и искренность.
«Это все лекарство от простуды», — подумала Вероника. Она почувствовала внезапное желание зарыдать и броситься в объятия Валентина.
— О чем ты задумалась?
Девушка шмыгнула носом:
— О моем отце.
— Расскажи мне о нем, милая.
И Вероника рассказала ему о своем отце, сама не зная почему. Она ни с кем, включая и Дэнни, не говорила о своем отце. Но Валентин был другим — он был родственной душой и понимал ее.
«Лекарство от простуды, — напомнила себе девушка, — снадобье…»
Она ухватилась за последнее объяснение и рассказала Валентину о своей жизни в доме сторонника старых традиций, где для нее были установлены весьма строгие правила. Вероника призналась, что в этом доме она никогда не чувствовала себя человеком из-за суровых ограничений, обусловленных взглядами отца на роль женщин. Девушка рассказала Валентину и о нескольких своих свиданиях в старших классах средней школы, о милых и опрятных мальчиках, выбранных отцом, о своей помолвке с Раймондом.
— Я никогда не забуду выражения на лице отца в тот момент, когда священник спросил меня, согласна ли я взять в мужья Раймонда, и услышал в ответ «нет». — Она закрыла глаза, и снова вспомнила потрясенного отца, его гнев и разочарование. Эти чувства были тщательно скрыты под суровой маской, когда он завел ее в покои священника.
Вероника попыталась объяснить свои чувства, чтобы отец понял ее, но он был слишком сердит и слишком упорствовал в своих убеждениях. А потом он сказал свои последние слова, которые окончательно испортили их отношения:
«Если ты уйдешь отсюда, то ты мне больше не дочь, Вероника Пэрриш. Ты мне больше Не дочь!»
— И я уехала из дома, — закончила девушка свой рассказ. — Я уехала, потому что не любила Раймонда, потому что мой отец меня не понял и, что больше всего убивало меня, ему было наплевать на мои чувства. Он хотел, чтобы я в любом случае вышла за Раймонда.
— Выйти замуж за человека, которого ты не любила? — Валентин пробормотал несколько цветистых фраз по-французски. — Нет, ты просто не могла так поступить.
— Я понимаю. Но меня всегда интересовало: если бы я в последний раз попыталась все объяснить отцу, то может быть — просто может быть, — он взял бы свои слова обратно и события развивались бы иначе?
— Может, да, — согласился Валентин, — а может, и нет.
Вероника шмыгнула носом — Скорее всего нет. Все мои рыдания и просьбы ни к чему не привели, они только укрепили его решимость и доказали ему, что он прав. Это женщины руководствуются чувствами, а мужчины нет.
— Я мог бы поспорить с тобой насчет этого, милая.
Несколько раз в своих действиях я определенно руководствовался только своими чувствами.
Это замечание вызвало у нее улыбку.
— Постараться триста шестьдесят девять раз — это не чувства, Валентин Тремейн. Это — гормоны. — Улыбка исчезла с лица Вероники. — Я говорю о нашей внутренней сущности. Мой отец верит, что женщины думают сердцем. а мужчины — головой.
