Лариса Кондрашова - Шоу для завистницы
— Не нужно, — говорит он, — я знаю.
И пока я раздумываю, что на это ему сказать, слышатся короткие гудки.
Я соскакиваю с дивана, краем сознания все-таки сожалея, что меня вытащили из моей нирваны. Вот уж не время сидеть! Едва войдя с Мишкой в квартиру, я только и успела сделать, что сварила нам с ним овсяную кашу, которую в отличие от многих детей мой сын любит.
Обычно я делаю из нее чуть ли не деликатес. Кладу изюм, немного ванили, украшаю ломтиками свежих фруктов. Если нет, вареньем. Так что, натрескавшись с сыном каши, мы улеглись в постель и до отхода ко сну читали книжку…
Я вихрем пронеслась по комнатам, запихивая в шкафы разбросанную повсюду одежду. Подумать только, я даже посуду не помыла — две несчастные тарелки и пару чайных чашек.
Пожалуй, слишком давно в моем доме не было мужчины, вот я и расслабилась, перестала вовремя наводить порядок.
Нет, я все же на себя наговариваю. Не такой у меня и беспорядок, но кому из нас хочется услышать от мужчины, пусть и не самого близкого, короткое, но такое емкое слово «неряха»!
Я успеваю навести в комнатах порядок. По крайней мере в двух из трех. Не станет же он заходить в детскую комнату, чтобы посмотреть на моего спящего сына.
Почти тут же в дверь звонят, и я иду открывать, не спрашивая, кто это.
— Я так и думал, — говорит, входя, Найденов и протягивает мне букет чайных роз.
— О чем, интересно, вы думали? — спрашиваю я, но он не отвечает. — Не снимайте обувь!
Я говорю это Найденову, потому что он как раз наклонился, чтобы расшнуровать свои фирменные ботинки. Он некоторое время колеблется — не испачкает ли мне пол, но в конце концов решается войти.
— Цветы по какому-то поводу? — спрашиваю я больше для того, чтобы уяснить, в какой тональности будет проходить наша встреча.
— Как это — по какому? — бурчит он, вешая свое пальто. — Я впервые в квартире женщины, которую… в общем, женщины, с которой еще не встречался в домашних условиях… Кстати, вам идут эти штанишки. Главное, в них вы вовсе не кажетесь крутой вумен, которая может снизойти к мужчине, пожалев его, несчастного…
Неожиданно для себя я краснею. По поводу штанишек. Нормальный домашний костюмчик: хлопковые бриджи и майка с рукавами. У нас в доме всегда теплые батареи, так что в зимнее время я вполне могу обходиться без теплых халатов и штанов с начесом.
— У вас в квартире есть лоджия? — спрашивает Михаил Иванович, без приглашения следуя за мной на кухню — здесь у меня есть ваза, куда я хочу поставить принесенные розы.
— Есть, — говорю я удивленно; для чего ему лоджия?
— Можно посмотреть?
— Можно. Осматривайте всю квартиру, кроме детской — дверь направо, мой сын недавно заснул.
Пусть ходит смотрит, если ему так хочется, хотя его беззаботный вид ничуть не говорит о том, что у Найденова ко мне срочное дело.
Я лезу в холодильник, делаю на скорую руку салат из моркови и чеснока, режу колбасу. Отчего-то мне кажется, что Михаил Иванович захочет овсянку, если я предложу. По крайней мере в гостиничном ресторане он ел с удовольствием.
— А чем это у вас так вкусно пахнет? — спрашивает он, возвращаясь на кухню.
— Овсяной кашей.
— Она еще осталась?
— Осталась.
— А вы мне ее дадите?
— Ради Бога! — Я словно дирижирую рукой с ножом. — А я тут закуску готовлю.
— Закуску! — всплескивает он руками и опять скрывается в недрах моей квартиры. Точнее, я слышу, как он топает в прихожую. — Вот.
Он возвращается и ставит на кухонный стол бутылку коньяка в красивой, расписанной золотом коробке.
— У вас в руках не было сумки? — удивляюсь я.
— Зато в мой внутренний карман пальто свободно помещается бутылка. И главное, ее не заметно… Вам помочь?
— Спасибо, не надо… Кстати, — спохватываюсь я, — может, вы голодны?
— Ничуть. Я звонил вам из ресторана, где ужинал… Каша — это просто так, я люблю овсянку.
— Тогда, если хотите, садитесь за кухонный стол, я вам положу каши, а сама пока нарежу колбасу и сыр. Еще у меня есть прекрасный осетровый балык…
— Знаете, Анечка, это только наша женщина, завидев гостя, бросается на кухню готовить закуску. Европейка и не подумает этого сделать. Я никогда бы не женился на иностранке… Кстати, балык я тоже люблю.
— А что вы не любите?
Найденов на минутку задумывается:
— Подгорелую картошку, сбежавший кофе, прокисшее молоко.
— Господи, какой кошмар! — ужасаюсь я. — Неужели у вас было такое тяжелое детство?
— У меня была тяжелая молодость, когда однажды я сдуру надумал жениться…
— Каша у меня не подгорела, — говорю я, протягивая гостю ложку.
Он берет ее и начинает уплетать кашу так, что Мишка, с которым мы иной раз устраиваем соревнование, кто быстрей съест овсянку, мог бы ему позавидовать.
Неудобно прерывать столь увлеченного едой гостя, потому я занимаюсь своим делом и не напоминаю Михаилу Ивановичу, зачем он ко мне пришел.
Наконец он откидывается на стуле и довольно говорит:
— Уф! Никогда не ел такой вкуснятины.
Раскладной стол в гостиной я накрываю только наполовину — он слишком велик для небольшого междусобойчика. Я как та баба-яга, которая сначала накормит, напоит, в баньке попарит, а потом уже задает вопросы… Пожалуй, с этим добру молодцу придется повременить.
Накрываю на стол кружевную салфетку, приобретенную мной специально для такого случая — выпивки с небольшим количеством закуски, и ставлю на него все, что успела приготовить.
— Какая вы… сноровистая! — говорит Найденов с восхищением.
— У меня много добродетелей, — отбиваю я его комплимент. А как еще можно реагировать на такие восхваления гостя?
— И самое большая из них — скромность! — фыркает он.
По-моему, это уже не комплимент, рано я обрадовалась. Вообще не понять, как ко мне относится Найденов. Вроде я ему нравлюсь, но в то же время… Я отчетливо помню, как он в Москве в своем номере почти оттолкнул меня, когда я хотела…
Видение этой картины так отчетливо встает перед моим воображением, что я краснею. Как-то тогда, в спешке, я на него почти не отреагировала, а теперь… Чего он ко мне притащился на ночь глядя? Вот возьму и отплачу ему полной мерой, но ничего такого я не делаю. Он гость, а это — свято.
— Выпьем! — Михаил успел разлить коньяк в рюмки, а я все медлю. — За любовь. Пусть посетит она сей благословенный дом.
От неожиданности я прыскаю. Нет, он как скажет!
— Простите, — говорит он, — сам не знаю, чего это на меня нашло. Захотелось вдруг вас разозлить…
— Разозлить? — изумляюсь я. — Но почему?
