Татьяна Тронина - Хозяйка чужого дома
«Так я и думал! – мысленно воскликнул Лева. – Ему не хватало именно любви».
– Почему вы так много вкладываете в это слово, сами чуть не трепещете? – спросил он клиента. – В прошлую нашу встречу вы всеми силами пытались доказать мне, что долг для вас важнее какой-то там любви. Что-то такое прорвалось наконец в вашей душе? Вы можете говорить со мной откровенно, я же ваш доктор, как-никак…
– Я много повидал в своей жизни всякого, и плохого, и хорошего, но, оказывается, кое-чего не знаю. И, наверное, самого главного, – медленно произнес Терещенко.
– В общем, не важно, что хотела сказать ваша Елена своим рисунком… Да, совсем не важно! Мне интересно, что здесь увидели вы, потому что она, кажется, попала в точку. Бог любви…
– Да-да, именно об этом я… – Терещенко вдруг беспомощно всплеснул руками. – Доктор, я урод.
– В каком смысле? – осторожно спросил Бармин.
– В вашем, в психологическом. Я это понял буквально только что…
– И?…
– Я не способен к любви. К чувствам, к тому, что рвется из души, из сердца… Я не способен к страсти. Нет, я люблю и все такое, но я не знаю страсти. Поэтому я урод. Что-то вроде робота. У меня нет чувств, одни программы. Я запрограммирован делать то-то и то-то, испытывать то-то и то-то, говорить и делать в соответствии…
– Что вы подразумеваете под любовью… под страстью, вернее? – спросил Лева.
– Нечто вроде помешательства, – усмехнувшись, пожал плечами Федор Максимович. Он как будто немного смутился, произнося последнюю фразу.
– Продолжайте.
– Об этом, наверное, свойственно рассуждать только женщинам, смаковать всякие там сцены на балконе, миллионы алых роз, слезы и сопли и прочую дребедень… Я любил и люблю, у меня жена, три дочери… Но, боже мой, как глупо… я не знаю, что такое страсть!
– Есть ли у вас проблемы в интимной жизни?
– Нет, все в порядке. Я человек в возрасте, но сексопатолог мне пока не нужен, – немного обидевшись, заявил Терещенко. – И вообще, я же вам сто раз повторял, что с точки зрения физиологии я в хорошей форме, но вот внутри… этот червь, который меня давно грызет… Я вдруг понял, что это. В общем, я урод, – повторил он с недоумением и упрямством.
– Вы сегодня пришли ко мне с улыбкой на лице, счастливый. Это потому, что вы поняли, что с вами. Разгадали наконец…
– Да! Амур, Купидон, отравленные стрелы… Но как она оказалась права, прямо провидица какая-то!
– Вы не преувеличиваете ее способности? Может быть, вы увидели то, что хотели увидеть?
– Может быть… Знаете, я в последнее время думаю только о ней. И это вторая причина моего прекрасного настроения…
– Страсть?
– Да! Страсть по отношению к ней. А вдруг я не такой уж урод, – играя золотой зажигалкой, Терещенко опустил глаза и улыбнулся. Он точно смущался, хотя если б знал, с какими странными, даже нелепыми проблемами приходили в этот кабинет люди, то не стал бы делать этого. – Лучше поздно, чем никогда.
– «Перед лицом единственно прекрасной иссяк источник горести напрасной…»
– Что это? – спросил с изумлением Федор Максимович, выронив из рук зажигалку. Стихотворные строки, такие простые слова неожиданно сильно подействовали на него.
– Это Гете. «Мариенбадская элегия». Ему было уже лет семьдесят с лишним, когда он влюбился в одну замечательную девушку и по сему поводу написал эти стихи. Но, заметьте, до того он влюблялся и терял голову много-много раз.
– «Горести напрасной»… Много-много раз… Со мной – еще никогда.
– Учтите, я ни на что не намекаю, – предостерегающе поднял палец Лева. – Вы не старик, и вы способны к любви… только, мне кажется, не хотите замечать этого.
– Может быть.
– А как вы представляете себе страсть? Вы вообще уверены, что она есть, что ее не выдумали талантливые писатели и кинорежиссеры, чтобы людям было не так скучно проводить свой досуг? Есть ли она вообще? – неожиданно спросил Лева.
– Есть, – твердо ответил Терещенко. – Конечно, по голливудским мелодрамам нельзя судить о настоящей любви, там все… сделано, но, наблюдая окружающих меня людей – друзей, знакомых, незнакомых, просто прохожих иногда, – я понимаю, что она есть…
– Замечательно!
– Есть вещи, которые нельзя объяснить. Они просто есть – и все. Алгеброй гармонию не проверишь. Любовь – она как вера, в ней очень мало рационального…
– А оценить с помощью разума свои чувства к Елене вы можете? – спросил Лева.
– Могу, как ни странно! Страсть моя только в самом начале, я не могу не думать…
– Вы думаете, что в будущем будете даже способны на поступок?
– Да, – кивнул Федор Максимович. – Я бы и сейчас сделал что-нибудь такое… Только я совсем не уверен в ее чувствах.
«Если он так верит в свои чувства, – думал между тем Бармин, – пусть делает, что хочет. Ведь не только любовь он имеет в виду, но и свободу… Он действительно связан, прямо-таки опутан условностями, черт знает что творится в его голове, ему просто необходимо немного отпустить поводья!»
– А если она вас отвергнет?
– Меня? – удивленно спросил Терещенко. Он был так уверен в себе, уверен в том, что обязательно получит то, что хочет, что никаких сомнений не допускал.
– Хорошо, тогда я спрошу о другом – разрыв прежних связей вас бы не испугал?
– Нет, – втайне Федор Максимович был уверен еще и в том, что как-то сумеет объяснить своей семье теперешнее свое состояние. Они поймут, простят, они позволят… Ведь с ним это в первый раз и, возможно, в последний! «Перед лицом единственно прекрасной…»
– Вы думаете, Елена…
– Она особенная! – прошелестел своим тихим голосом Терещенко, опять глядя в сторону. – Я много всяких видел – необыкновенных, разных, ярких… Но только она кажется мне живой. Настоящей. Вы понимаете, о чем я?
– Да. О такой мечтает каждый мужчина, – вздохнул Бармин, у которого был свой собственный идеал женщины.
– Что вы мне посоветуете?
– Делайте только то, что доставляет вам удовольствие. У вас, мне кажется, довольно сильно развит комплекс вины… Так вот, если вам вдруг начнет казаться, что вы сделали что-то не то, не казните себя, не пилите. Вам и в самом деле необходимо хотя бы немножко безрассудства.
– Я и сам об этом догадывался, – вздохнул Терещенко. – Но мне гораздо легче, что вы подтвердили мои мысли.
Бармин еще раз взял в руки картину, вгляделся в нее.
– А ваша Елена талантлива…
– Да, она талантлива. Искусство… оно недоступно большинству, это все равно что уметь разговаривать с богом… У меня никогда не было столь талантливой женщины. Я к вам еще зайду, Лева. Я бы с вами еще посоветовался… о том, как будут развиваться дальнейшие события.
Он ушел, а Бармин откинулся в кресле. «За все надо платить, – упрямо подумал он. – Вот он нашел любовь… пардон, страсть. А что он потеряет?»
