Елена Лобанова - Из жизни читательницы
— И все-таки у нас учитель — по определению святой, — предположила я. — «Учитель! Перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени…» И все в таком духе. А ежели шаг вправо, шаг влево — выходишь из образа.
— Хорошо софгенская племянница сказала, — заметила Римус. — Она у нее тоже историк по образованию, но на работу устроилась с умом — в частную прачечную. А однажды у нас Ирка в декрет уходила, помните, часы освободились? Ну, Софген и пустилась свою Нельку обрабатывать — призвание, то-се, разумное-доброе-вечное… Уже и расписание для нее выбила — три дня в неделю при пятнадцати часах, одна смена! Без классного руководства! Видели вы такое?! Так эта Нелька ей и говорит: извини, мол, любимая тетя, но если учителя работают за такую зарплату, так они вообще не имеют права преподавать. Их к детям подпускать нельзя! Понятно вам, дорогие мои, что народ о нас думает?
Мы покорно покивали.
— И может быть, народ где-то прав, — резюмировала я.
— А я, слушайте, привела своего Одинцова к новому психологу… — вспомнила Людасик.
— Одинцов — это кто? Который в десятом, с красным сотовым ходит? — уточнила Римус.
— Да нет, это из моего девятого, который на всех уроках монстров рисует. Привела к психологу…
— Подождите! Разве у нас уже и психолог есть? — удивилась я.
— Скоро месяц как! Ты у нас, Марыська, вообще вознеслась — ничего не замечаешь! Приятная такая психологиня, голосок нежный-нежный. В продленке сидит… Ну, являемся мы к ней. Она послушала немного, как Одинцов бубнит, что-то записала и велела прийти через неделю. А меня задержала. Поговорила еще немного о всякой ерунде и заявляет: «Я вижу, у вас тоже есть проблемы, и достаточно серьезные! Думаю, вам стоит отвлечься, может, даже поехать куда-нибудь… И не забывайте: даже самая любимая работа — это еще не вся жизнь человека!» Выходит, с первого взгляда видно, что у меня не все дома! — пожаловалась Людасик.
— А ты ей не сказала, что у учителя сейчас всего два пути? — поинтересовалась Римка. — Или сойти с ума на любимой работе, или махнуть на все рукой? И ты, видимо, двинулась по первому. А вот лично я, например, все пытаюсь раздвоиться. Как обезьяна в анекдоте про умных и красивых…
— Ой, закисли мы совсем, бабы! — ужаснулась вдруг Людасик. — Ни одной красивой мысли в голове! Хоть бы ты, Марыська, что-нибудь повеселей рассказала! Ты же у нас теперь в элитных кругах вращаешься! Ну-ка!
И обе они уставились на меня в уважительном ожидании.
— Ну-у… Что вам сказать? — Я добросовестно сосредоточилась. — У нас в элитных кругах, конечно, все и умные, и красивые! — Но, подумав, созналась: — Хотя, знаете, тоже не без проблем…
С утра мне было не по себе. Так вот иной раз сидишь за рабочим столом, искренне пытаясь оформить бланк заказа учебников на будущий год, а учителя, сами уже издерганные за учебный год, назло издеваются, сбивая тебя с толку рассуждениями вроде: «Ладно, пишите уж на седьмой класс программу Кутузова… хотя чем он лучше Коровиной, я не понимаю! Пишите, ладно, на седьмой Коровину! Какая разница, если все равно учебников не дадут! Хотя мне, знаете, сейчас некогда… А может, я зайду после уроков?» И вот, проводив очередную коллегу, тоскливо вздохнешь… И вдруг оглянешься и увидишь, как серо-сиреневые тучи снова обложили небо и неподвижно замерли складки оконных штор, а книги прижались друг к другу молча, плотно, словно партизаны перед расстрелом, — и ни с того ни с сего накатит на сердце совершенно ниоткуда взявшиеся тоска и даже страх, от которых только вскочить бы на ноги и умчаться что есть силы куда глаза глядят!
Но никуда я, как водится, не убежала, а дисциплинированно досидела до конца рабочего дня, доехала до дома на троллейбусе, зашла в гастроном за хлебом и только потом дала себе волю — занялась полезными для НАШЕЙ ЖИЗНИ делами. Поскольку ничто лучше не могло успокоить меня!
Я включила теплую воду и всыпала в таз двойную дозу «Ариэля», готовясь довести до совершенства замоченную с утра тюлевую занавеску, еще не слишком грязную, но явственно источавшую запах пыли и курева. (Ибо я не собиралась допускать уныние в нашу жизнь! Окно в комнате формировало наш образ внешнего мира, а занавеска формировала образ окна!)
Запах порошка всегда успокаивающе действует на меня. Может быть, потому, что стиркой я опять-таки не перегружена — постельным бельем и крупными вещами у нас занимается мама, не доверяя никому другому, а стирать собственную одежду для меня с детства было развлечением, игрой в «большую», хотя тогда еще никто слыхом не слыхал ни об ароматерапии, ни о том, что вода, мол, смывает не только грязь, но и отрицательную информацию. Но мне всегда казалось, что после стирки вещи как бы начинают новую жизнь, а с ними — немного и я сама.
Только-только я погрузила руки в теплую ароматную воду, как вздрогнула от телефонного звонка.
— Дома? — кратко уточнил Валерий и, не дожидаясь ответа, распорядился: — Возьми мой паспорт и пенсионное, все в красной папке, ну, там, в шкафу… Можешь приехать побыстрее? Чайковского, шесть. Не доезжая до конечной «двойки» одну остановку… Где стадион «Юность», знаешь? Туда на четырнадцатом, а там пересядешь на двойку… чем скорее, тем лучше!
Я со вздохом оторвалась от занавески, сполоснула руки. Лак на ногтях, конечно, начал облезать, и следовало бы стереть его, но я тут же отбросила эту мысль, вспомнив голос Валерия. Так напряженно и отрывисто он говорил только в особых случаях — это тоже был знак НАШЕЙ ЖИЗНИ.
Что-то случилось!
Неизвестность я переношу плохо. Поэтому через полторы минуты я уже выходила из дома, через четыре — втискивалась в четырнадцатый троллейбус, а через четверть часа стояла на упомянутой остановке.
Остановка эта была мне незнакома, и хотя располагалась где-то в районе стадиона «Юность», самого стадиона отсюда видно не было. Вокруг тянулись ряды убогих, примерно с полвека не крашенных хрущевок, в пыли и потеках, кое-где, однако, оживленных самоуверенными вывесками: «Все для свадьбы», «Пассаж» и «Ваш подарок». Вывески раздражали, прямо-таки стреляя в глаза навязчивой яркостью.
Троллейбус «двойка» и не думал показываться. А Валерий ждал меня с документами — или документы со мной? — яростно косясь по сторонам.
Через полчаса мне стало не по себе. Солнце уже отступило за дома, и сумрак начал сгущаться. Освещение разом изменилось, словно вместо цветного фильма включили черно-белый. Наступала пора возвращения с работы. Вокруг быстро собиралась толпа, большей частью из угрюмых женщин — с сумками, кульками или зонтами в руках или через плечо, с бледными остатками макияжа или вовсе без него. Мелькали подростки в джинсах и курточках, не то больные, не то замученные или голодные, с недетским сумраком во взглядах — эти скорее всего возвращались с поздних занятий или от репетиторов, решила я. И еще мне подумалось, что в районе с таким неласковым климатом и ранними сумерками должны жить только замкнутые и необщительные люди.
