Юлия Добровольская - Люби себя, как я тебя (сборник)
— Тогда едем?
— Едем.
Но вместо этого они обнялись.
Через некоторое время Лев сказал:
— А не перейти ли нам на «ты»? Предлагаю выпить на брудершафт.
Анна рассмеялась:
— Какой вы старомодный… Мне это нравится.
Он поднял бутылки. Они чокнулись горлышками, переплели руки и сделали по глотку. Поцеловались раз, другой. Третий поцелуй грозил затянуться надолго…
Анна вырвалась со смехом:
— Я сейчас умру от голода! — Но вдруг осеклась и произнесла шепотом: — Чш-ш-ш… Слышите?..
— Что?.. Нет.
— Ну же!
Раскатисто квакнула лягушка где-то очень близко. Ей ответила другая.
— Слышишь?
— Н-нет… Что я должен услышать?
— Лягушки!
Две ближние снова коротко переквакнулись. Издали отозвалась еще одна. Еще… потом еще.
Они стояли замерев и слушали нарастающую лавину лягушачьей какофонии. Трудно было представить, сколько ртов издают эти раскатистые звуки. Как же терпеливо они ждали первого сигнала, что теперь, словно с цепи сорвавшись, пытаются перекричать друг друга.
— Солнце село, однако, — сказал Лев.
— Думаете?
— Так говорят…
Они вышли к машине. Та была похожа на готового к взлету жука: оба капота и дверцы были распахнуты настежь.
Лев взял Анну за руку, подвел к багажнику и вложил ее ладонь под крышку какого-то короба.
— Ой! — сказала Анна. — Холодильник… А там, случайно, не завалялось ма-аленького кусочка сыра? — Она выразительно сглотнула.
— Увы. — Лев провел ладонью по ее щеке.
А ее снова посетило чувство, что все это уже было. И снова внутри тупо заныло.
Они выбрались из леса. Смеркалось, но жара не спадала.
Густая синева с первыми робкими звездами настойчиво теснила остатки подсвеченной оранжевым лазури за лес, за дорогу, за горизонт.
Лев потянулся к кнопке приемника, но остановился и посмотрел на Анну вопросительно:
— М-м-м?
— Угу, — кивнула она.
«Сэйл эвэй…» — запел Ричи Блэкмор… или Ковердэйл? Как давно это было, я уже не помню. А вслух сказала:
— Когда-то давно у меня в крови обнаружили вместо красных кровяных телец темно-пурпурные.
Лев засмеялся:
— Не может быть! У меня тоже.
Он взял Аннину ладонь, крепко прижал к своим губам и положил себе на колено. Он поигрывал ее пальцами, которые казались детскими в его большой руке. Его губы были плотно сжаты, а глаза искрились в тусклом зеленоватом свете приборов.
«Что он думает обо мне: искательница приключений? чья-то шаловливая жена?..» Нет, почему-то ей казалось, что он не может так думать.
Она гнала мысли о том, кто он и что будет завтра, а в голове неожиданно строчка за строчкой родилось:
Твои глаза — как два распахнутых окна в зеленый день,
где трав подкошенных медвяная волна и стога сень,
где связь времен тонка, как паутины нить, и запах гроз,
где можем вместе мы с тобою быть, а можем — врозь…
Я не хочу врозь! не хочу врозь… Но тут же опомнилась: стихи! У нее только что родились стихи! Не может быть!..
— Так где мы обедаем? — Лев глянул на Анну.
— Главный проспект, сорок шесть, — сказала она.
— Что у нас там? Пятьдесят два — концертный зал. Сорок шесть… Жилые дома, гастроном… В гастрономе бар… Нет! Никаких баров! Ресторан, только ресторан. — Он снова посмотрел на Анну.
— В доме сорок шесть по Главному проспекту, — начала она усталым голосом, — на четвертом этаже стоит стол, накрытый на три персоны. Если вас не устроит меню, я сдаюсь, и мы идем, куда прикажете.
— М-м-м… Меню мне нравится уже тем, что оно есть… Наш брат холостяк — народ непривередливый… Только одно ма-аленькое условие, угу? — Он снова поцеловал ладонь Анны. — К вашему столу мы сделаем небольшое приношение от нашего стола. Идет?
— Идет.
Настроение резко поднялось, надо было это как-то скрыть.
Зачем?! — спохватилась она. Не лучше ли ответить признанием на признание?..
После, решила Анна, чего спешить? И тут же почувствовала укол совести, но справилась с ним.
* * *Они вошли в подъезд — просторный и гулкий.
Похоже, это было единственное место, куда не пробралась вездесущая жара.
Еще один плюс в пользу кодовых замков на входных дверях, хотела было пошутить Анна, но холод, жадно набросившийся на разгоряченное тело, и недоуменный взгляд вахтера бабы Дины вмиг отрезвили.
Она словно увидела себя со стороны: ничем доселе не запятнавшая свой моральный облик жительница четырнадцатой квартиры явилась из аэропорта в измятом до неприличия костюме, с неприбранными волосами, на лице — стыдно сказать что, в руках — огромная охапка роз, рядом — вовсе не те, кого встречала, а незнакомый мужчина с пухлыми пакетами, из которых торчат — о ужас! — продукты и бутылки из валютного магазина…
Анна поспешно подтолкнула Льва к лифту, но сзади уже раздавались одиночные и очередями выстрелы:
— А где же ваши, Аннушка?.. Что, не встретили?.. А что ж такое?.. Что-то случилось?.. А вам вот тут телеграмма…
Пришлось остановиться.
— Спасибо, теть Дина… Рейс задержали…
Поднимаясь на четвертый этаж в медленном старом лифте, Анна успела прочесть:
«РЕЙС ПЕРЕНЕСЛИ ЗАВТРА ЖДИ ВСТРЕЧАЙ ЦЕЛУЮ = Я».
Лев тоже наверняка прочел… Стоило бы объяснить ему, кто же такой этот «Я». Успеется, сказала она себе. И снова подумала: о, женщины!.. неужто вам всем, без исключения, имя — ничтожество?..
Лев молча ждал, когда Анна откроет двойную дверь. Так же молча прошел за ней в кухню.
Она положила на стол сноп маленьких разноцветных розочек, которые вручил ей Лев, выйдя из магазина, и жестом показала, чтобы он поставил сюда же пакеты.
— Сейчас найдем вазу, — шепотом сказала она.
— Вазу ни в коем случае! — зашептал Лев.
— А почему вы шепотом? — прошептала Анна.
Лев смотрел на нее с недоумением.
Анна согнулась пополам от хохота. Он схватил ее в охапку.
— Ах ты хулиганка! Безобразница! Так это у тебя называется?
— Сама себя не узнаю! — Она вывернулась из рук Льва. — Предлагаю легкий душ и переодевание к ужину. Потом вытряхнем холодильник, твои пакеты и будем есть, пока не лопнем.
Лев в набедренной повязке из простыни и Анна в короткой майке занимались в кухне каждый своим делом.
Она относила в гостиную приготовленную еду, подсовывая время от времени Льву банки, которые он ловко открывал.
Лев перебирал и обрезал розы, расставляя их в большой низкой миске. Получалась живописная клумба.
