Элис Хоффман - Здесь на Земле
Финал закономерен: им стало наплевать на все и вся, кроме самих себя. Это правда, факт, от которого не скрыться. Причем всегда так было — когда они вместе. Теперь это просто происходит опять.
Марч даже не уверена, существует ли она вообще без Холлиса! Когда она встает с их постели, идет домой и там притворяется перед дочерью, что все у них в семье нормально, все хорошо, то кажется, будто начинается дурной сон: окружающее становится серым и невзрачным, а сама она столь неустойчивой, что дунь ветер — и повалит. Расскажи ей кто другой, что она делала, к примеру, час назад, — никогда бы не поверила. А ведь час назад, в то время как Хэнк у себя наверху готовился к экзамену по математике, а ее дочь была оставлена «переваривать» очередную ложь, Марч стояла на коленях в той комнатушке рядом с кухней, не думая ни о чем другом на свете, кроме как доставить Холлису побольше удовольствия. Пол тут — старая сосна, порядком подгнившая, и теперь у Марч в ладонях и коленях полно крошечных заноз.
Холлис стал иным любовником, чем раньше. Он всегда был в себе уверен, а теперь еще хочет все держать в своих руках — и Марч не перечит. Так даже легче: рядом с ним не нужно ни о чем заботиться, принимать решения, думать. То, как он ее касается, сомнений не оставляет; у него было много женщин, даже слишком много. По Марч — та единственная, которую он хочет. И всегда была единственной. А ради этого можно позабыть об остальном.
— Прекрати, — шикает Марч на скачущего от радости терьера.
— Что, скрытничаешь?
В прихожей — Сюзанна Джастис. Внимательно наблюдает, как Марч, стараясь не шуметь, снимает обувь.
— Господи, — хватается за сердце та. На ней джинсы и светло-синий свитер (Джудит Дейл прислала в подарок на день рождения год назад). — У меня чуть инфаркт от тебя не случился!
— Знаешь, дорогая, есть кое-что, что меня расстраивает: почему о том, что с тобой творится, я узнаю последней во всем городе?
— О чем узнаешь? Что у меня чуть не было инфаркта?
Марч снимает и вешает куртку. Каждое ее слово теперь воспринимается как очередная ложь.
— Нет, милочка, это не совсем то, что у тебя на самом деле было.
В который раз Марч убеждается в наличии у подруги отвратительной привычки судить других.
— Что бы ни было — это мое личное дело.
— А ты не понимаешь, что о вас судачат на каждом углу? Ваши интимные похождения — тема номер один в Дженкинтауне.
— И ты, стало быть, защищаешь меня от этих сплетен? — спрашивает Марч с оттенком горечи.
— Да, и перед твоей дочерью в том числе.
— Вот черт! — вспоминает Марч, и ее щеки вмиг пунцовеют. — Я-то ведь сказала ей, что была с тобой.
— Наверное, считаешь, что Гвен страдает слабоумием?
— А ты считаешь, слабоумием страдаю я?
— Похоже на то.
Обе улыбаются.
— Хотя, если точнее, я думаю, ты просто сумасшедшая.
Марч улыбается еще больше — широкой улыбкой человека, которого уже не заботит собственное здравомыслие.
— Я серьезно, — уточняет Сьюзи.
— И даже чересчур.
Они идут на кухню пить чай. Марч наполняет чайник, ставит на плиту и вскрывает пачку печенья с шоколадной крошкой.
— Ты ведь даже не знаешь, что говорят о Холлисе люди.
— Прошу тебя, — Марч, ощутив голод, откусывает сразу полпеченья, — его всегда здесь не любили.
— Я вовсе не о тех идиотских разговорах насчет того, какими методами он сколотил себе состояние.
Все, что ей известно, так шатко и безосновательно, что Сьюзи понимает: этого не нужно говорить. Как журналисту, ей претит оглашать голословные подозрения. Но ведь перед ней — ее лучшая подруга, с далекого детства. И Сьюзи не может промолчать.
— Моя мать считает, он как-то причастен к смерти Белинды.
Марч смотрит на Сьюзи, глаза — как блюдца.
— Шутишь.
— Нет. Она сказала мне об этой сегодня за обедом.
Да это просто смешно. У нее имеется хоть одно доказательство? И полиция разве подозревала, что в смерти Белинды что-то не так?
— Мать видела следы ушибов и кровоподтеков.
— Перестань, — машет рукой Марч. — И все эти годы твоя мать молчала? Мы ведь знаем: у Белинды вполне мог быть хахаль на стороне. Вполне возможно, он ее и бил.
— Ага, значит, ты все-таки думаешь, что это побои?
— Я думаю, что люди (и твоя мать в том числе) просто ненавидят Холлиса — ведь он не мирится с их дурью. А по какой еще, скажи, причине он почти у каждого под подозрением?
Сьюзи задумчиво жует печенье. Голословность обвинений — не в натуре Луизы Джастис, и это понимание не дает ее дочери покоя.
— Мне все-таки тревожно за тебя.
— Как и всегда, заметь.
— И я по-прежнему хочу, — твердо договаривает Сьюзи, — чтобы ты все-все мне рассказала.
— Ладно, расскажу, — улыбается Марч. — Я просто полагала, ты меня осудишь.
— Кто, я?
— Ага, ты самая.
Смеются.
— И прекрати обо мне беспокоиться, — просит Марч, — это не входит в твои обязанности.
Настоящая подруга, конечно, та, кому можешь выложить всю правду. Однако Сьюзи не станет этого делать — поскольку правда в том, что она вовсе не собирается прекращать беспокоиться о Марч.
— Я бы очень хотела радоваться за тебя, — произносит Сьюзи (они уже покончили с чаем, а заодно и со всей пачкой печенья).
— Так не откладывай это на потом, а радуйся за меня сейчас.
Они выходят на веранду. Марч обнимает старую подругу, и они на время замирают, хотя погода резко изменилась и стало много холоднее, чем предрекал прогноз. Ягоды паслена вдоль каменной ограды стали цвета апельсина. Скоро горожане накроют свои постели тяжеленными стегаными и теплыми шерстяными одеялами. Кошек перестанут на ночь выдворять на улицу, и тот, кто выведет собаку на позднюю прогулку, воочию увидит дыхание своего любимца в виде частых облачков пара. Сюзанна Джастис, перед тем как сесть в машину, счищает рукой иней с ветрового стекла; отъезжая, опускает боковое стекло, но, сдержав себя, ничего не говорит, а только машет на прощание Марч, которая стоит там, на веранде, одетая лишь в джинсы да легкий свитерок. Без куртки, без перчаток и без защиты от наступивших холодов.
15
Сегодня Ричард Купер сел на самолет и прилетел в Бостон, несмотря на шторм, бушующий по всему Восточному побережью. Кен Хелм встречал его с машиной в аэропорту, а позже, этим же днем ближе к вечеру, рассказывал во «Льве» всем желающим, что узнал бы Ричарда за километр. И в самом деле: хоть Ричард больше не подросток — выглядит он точно так же. Высокий, худощавый, как все Куперы, и, по своему обыкновению, до крайности рассеян, хоть и способен на смачный анекдот (Кен тому свидетель). У него в запасе тысячи образчиков «энтомологического» юмора, которого он набрался в кулуарах научных симпозиумов и конференций. «Почему жук переползал дорогу?» Серия ответов Ричарда заставлявшего студентов сползать от смеха с парт. На сегодняшний день он предпочитает анекдоты о клещах. «В чем разница между юристом и клещом? — спросил он Кена Хелма, когда они катили по 95-му хайвэю (эту хохму он услышал минувшей зимой на конференции в Спокане). — Клещ отстает после того, как насосется твоей крови».
