Дик Портер - Преданное сердце
Я снова пошел слоняться по улицам и в конце концов сообразил, что, должно быть, в Берлине проститутки стоят совсем не там, где во Франкфурте. А где бы я сам стоял, будь я проституткой? Наверно, я выбрал бы себе какой-нибудь темный уголок возле людного места со множеством гостиниц. Основной поток прохожих двигался в сторону Курфюрстендамма — значит, я притаился бы где-нибудь рядом в переулке. Придя к такому выводу, я обшарил все переулки по одну сторону от Курфюрстендамма, но, дойдя до вокзала «Халензее», понял, что здесь мне ничего не светит и надо перебираться на другую сторону. Уже к полуночи, решив, что у нас с берлинскими проститутками разные взгляды на вещи, я свернул на Аугсбургерштрассе и сразу увидел то, что искал. И сама улица, и переулки были буквально запружены девицами. За четверть часа мне их встретилось никак не меньше сотни, причем некоторые были весьма привлекательные. Наконец я остановился на одной блондинке в бежевом платье, которая сообщила, что стоить это будет пятнадцать марок и что, конечно же, у нее есть комната — кто же занимается таким делом прямо на улице? Она повела меня к какому-то дому за углом, и тут я заметил, что ее шею украшает солидная бородавка. Когда же мы вошли в квартиру, в нос шибанул такой смрад, что первым моим желанием было выскочить обратно за дверь. Впрочем, там сидели какие-то женщины и курили, и я решил, что если им по силам терпеть этот запах, то и я тоже смогу. В комнате, куда я проследовал за блондинкой, воняло еще хуже. У меня даже возникла мысль, что у этих женщин не все в порядке с обонянием, но тут блондинка сказала: "Hier stinkt's aber, nicht wahr?"[51] Я согласился, надеясь, что, может быть, она откроет окно, но блондинка только рассмеялась — очевидно, со зловонием полагалось смириться, забыв про всякие глупости вроде свежего воздуха и биде. Тут девица спросила, не выпить ли нам, и, вспомнив франкфуртские правила игры, я отстегнул еще пять марок. Не знаю как, но ей удалось осушить свой стакан, я же к своему не притронулся. Все мои мысли занимала бородавка — неужели нельзя было хотя бы выщипать торчащие из нее волосы? Я понял, почему не заметил бородавки с самого начала: девица нарочно подошла ко мне другим боком. Пока она раздевалась, меня одолевали сомнения, смогу ли я пройти всю процедуру. Мы легли в постель, но из-за тяжелого духа и из-за этой бородавки ни о каких эротических мыслях и речи быть не могло. Наконец я догадался представить себе, что насилую в сарае доярку. Это помогло, и через какие-нибудь пять минут я уже жадно глотал ртом воздух на улице.
Два прокола подряд — такое со мной случалось редко, и поэтому идти домой как-то не хотелось. Не может быть, чтобы здесь нельзя было найти стоящую девочку. На Йоахимштрассе мне приглянулась одна брюнетка. Пока мы разговаривали, я успел осмотреть ее с обеих сторон и убедиться в отсутствии бородавок. Кроме того, она была хороша собой, сказала, что у нее приличная комната и что никакой спешки не будет — и все это за двадцать марок. Я согласился. Комната и вправду оказалась проветренной и по-своему уютной. Пока мы раздевались, я все время гадал: какая неприятность ждет меня на этот раз? Фигура у девушки была красивая, под стать лицу. Она даже сдержала свое слово и не поторапливала меня. И неважно, что она не притворялась страстной, что смотрела куда-то в потолок, — она была такая прелестная, что меня это не волновало. Когда все кончилось, она не спеша стала одеваться. Мне с ней настолько понравилось, что я уже был готов назначить новое свидание, но тут она натянула на себя свитер, и я увидел на рукаве черную повязку, которую раньше то ли не заметил, то ли решил, что это такое украшение.
— Надеюсь, что это не траурная повязка? — спросил я.
— Траурная, — ответила она.
— А можно узнать, по кому траур?
— Муж у меня умер на прошлой неделе.
До этой минуты я был целиком поглощен ее красотой и ни на что другое просто не обращал внимания, но теперь я вспомнил, что девушка не сказала за все время и двух слов, ни разу не улыбнулась. Я-то подумал, что она вообще такая вялая, а, оказывается, это у нее от горя.
— Уже надо уходить или еще есть время, чтобы выпить? — спросил я.
Она безразлично пожала плечами, и я налил две рюмки коньяку.
— Как это случилось? — спросил я.
— Ну, что тут рассказывать? Белокровие у него было. К концу так ослаб, что я таскала его на себе в уборную. Похудел он сильно, иначе б не смогла. Вот, посмотри, — и она вынула из сумочки две фотографии. На одной она стояла рядом с молодым мужчиной на морском берегу, на другой сидела у его постели, только теперь мужчина этот был худ как щепка.
— Где он скончался?
— Дома. Из больницы его выписали — врачи уже были бессильны. У нас в доме живет медсестра, она делала ему уколы. Когда он умирал, мы с мальчиками были рядом.
— С какими мальчиками?
— С детьми. У нас их двое — Манфред и Эгон. Одному восемь, другому десять. Они мужественно держались — старались при мне не плакать. А я старалась не плакать при них. А вот когда они пошли в школу — тут уж я разревелась.
Ее речь показалась мне вполне интеллигентной, и я спросил:
— Это все, чем ты зарабатываешь?
— Нет, — ответила она, — я еще работаю в книжном магазине — в Шонеберге, на Хауптштрассе. Когда Хорст лежал в клинике, мне хотелось, чтобы лечили его как следует, в частной клинике, а страховки на это не хватало. Вот я и сказала ему, что мне повысили зарплату, а сама стала ездить сюда. Хорст умер, и мы вместе с мальчиками поехали покупать ему гроб, и там стоял один за тысячу марок, и мальчики захотели именно его. Сперва я решила, что нет — куплю подешевле, а потом передумала: ведь отца-то хоронишь один раз в жизни. Похороны вышли хорошие. Перед тем как бросить в могилу землю, Манфред с Эгоном сказали несколько прощальных слов. Потом они еще спрашивали меня: как я думаю, доволен ли был бы папа? После похорон я подсчитала все свои расходы — выяснилось, что я должна пять тысяч марок. Так что теперь приходится работать здесь каждый вечер.
— И сколько времени тебе потребуется, чтобы расплатиться?
— Не знаю. Живем мы скромно. Наверное, год-два. Мне пришло в голову, что, может быть, она рассказала все это нарочно, чтобы разжалобить клиента и выманить побольше денег, но сочувствие мое было совершенно искренним, и я решил: что ж, если это и обман — пускай будет обман. Я вытащил пятьдесят марок и спросил:
— Может, это тебе пригодится?
— Не надо, — ответила она. — Я не прошу милостыни.
— Да возьми же.
— Нет, не надо.
— Может быть, встретимся еще раз?
— Если хочешь. Но я не советую. Со мной не очень-то повеселишься.
