Эмма Маклохлин - Дневники няни
Сайма вместе с мальчиками стоит на тротуаре, пока я вынимаю коляску из багажника такси.
— НЕ ХОЧУ!
— И Я НЕ ХОЧУ!
— Вам помочь? — спрашивает она, увертываясь от пинка Дарвина.
— Нет, — пыхчу я. — Все в порядке.
Какое счастье, что не я его няня!
Я вкатываю коляску на тротуар, и мы с Саймой разбираем своих питомцев.
Возможно, для того, чтобы извращенцы не подглядывали за детьми, «Плей-спейс» размещается на втором этаже, куда ведет невероятно длинная, покрытая ковром лестница с узкими ступеньками, которая, похоже, простирается бесконечно высоко, до того самого места, куда попадают после смерти няни. Но Грейер как ни в чем не бывало хватается за нижний поручень и принимается взбираться наверх.
— Дарвин, идем, идем, — требует Сайма. — Не вниз. Наверх.
Дарвин, не обращая на нее внимания, скачет лягушкой, угрожая сбросить вниз педантичного Грейера. Я стараюсь держаться поближе, волоча за собой коляску. Каблуки опасно свисают с краев ступенек.
Когда мы все-таки добираемся до верхней площадки, я паркую наши транспортные средства в Загоне для колясок и встаю в очередь за билетами. Как всегда в плохую погоду, здесь полно посетителей: чересчур тепло закутанных детей, раздраженных нянь и случайных мамаш, выполняющих родительский долг.
— Элизабет, мне нужно сначала войти сюда. Погоди минутку, сейчас поболтаем.
— Здравствуйте, и добро пожаловать в «Плей-спейс». Кто к нам пришел? — спрашивает из-за ярко-красной стойки неестественно оживленный мужчина лет тридцати пяти.
— Он, — объявляю я, показывая на Грейера.
Мужчина недоумевающе смотрит на нас.
— То есть мы, — поправляюсь я, предъявляя членскую карточку миссис N. Он просматривает картотеку, находит ее имя, и как только получает свои двадцать долларов, нам выдают собственные бейджики, и еще один — на коляску, на случай, если и ей захочется с кем-то подружиться.
«Привет, меня зовут Грейер. Я здесь с Нэнни», — стоит на его бейдже.
«Привет, меня зовут Нэнни. Я здесь с Грейером», — напечатано на моем.
Нам велено не снимать их, и я помещаю свой непосредственно над левым желудочком. Грейер предпочитает носить свой под воротничком, над болтающейся карточкой, поближе к отцовскому галстуку. Дождавшись, пока Сайма и Дарвин получат такие же удостоверения личности, мы оставляем верхнюю одежду и обувь в шкафчиках. В буфете я отдаю еще одну двадцатку за наш ленч: два маленьких сандвича с арахисовым маслом и желе и две коробочки с соком.
— УМРИ! УМРИ!
— ВЫШИБИ ЕГО ЧЕРТОВЫ МОЗГИ!
— Довольно, я сказала.
У Злой Колдуньи болит голова.
— Если вы, двое, не можете есть ленч как подобает приличным миролюбивым молодым джентльменам, Дарвину и Сайме придется сесть за другой стол!
До конца обеда они умудряются ссориться вполголоса, пока мы с Саймой обмениваемся улыбками. Она нехотя жует сандвич с колбасой, и едва я пытаюсь начать беседу, как Дарвин выбирает момент, чтобы швырнуть Сайме в лицо крекер.
Прежде чем отпустить их на площадку, мы идем мыть руки. В отделанных ярким кафелем ванных комнатах — маленькие раковины, низкие унитазы и высоко расположенные защелки.
Грейер писает, как настоящий чемпион, и позволяет мне засучить ему рукава, прежде чем подставить руки под воду.
— НЕТ! НЕ ХОЧУ! САМА ПИСАЙ! — надрывается Дарвин в соседней кабинке.
Я наклоняюсь, целую Грейера в макушку и протягиваю бумажное полотенце.
— О'кей, Грейер, идем покорять склоны гор!
— Так папа говорил в Аспирине.
— Правда? Пошли.
Я отбираю у него полотенце, протягиваю руку, но он не двигается.
— Когда папочка возьмет меня в Аспирин?
— О, Гров… — Я присаживаюсь на корточки. — Не знаю. Врядли тебе удастся покататься на лыжах в этом году.
Он продолжает вопросительно смотреть на меня.
— А ты спрашивал маму?
Гров отодвигается и ладонями прижимает галстук к груди.
— Мама велела не говорить о нем, поэтому давай не будем говорить о нем.
— Идем, Грейер! — вопит Дарвин, пиная дверь.
— Эй, и другим людям нужно писать! — вторит какая-то женщина, тоже принимаясь колотить в дверь.
— Гровер, если у тебя есть вопросы, ты всегда можешь… — шепчу я, вставая и поворачивая задвижку.
— Не говори со мной, — повторяет он, пробегая мимо и догоняя Дарвина.
— Какая наглость! — шипит женщина, толкая своего ребенка в кабину. — Бессовестно заставлять маленькую девочку ждать так долго.
Она подозрительно щурит свои сильно подведенные глаза.
— На кого вы работаете?
Я одним взглядом вбираю жесткие от лака волосы, длинные острые ногти, блузку от Версаче.
— Я спрашиваю: на кого вы работаете?
— Боже, — бормочу я, протискиваясь мимо.
Мы с Саймой сажаем мальчиков на ярко-синюю горку. По ее лицу я пытаюсь определить, из тех ли она нянь, что предпочитают ни на секунду не отходить от питомца.
— Думаю, им вполне можно… — начинает она, очевидно, тоже пытаясь сообразить, с кем имеет дело.
Я киваю, ожидая знака.
— …побыть вдвоем. Как по-вашему?
— Разумеется, — с облегчением вздыхаю я, учитывая настроение Грейера и агрессивность Дарвина. — Могу я угостить вас десертом?
Едва мы устроились за столом, с таким расчетом, чтобы видеть горку, я передаю Сайме пирожное и салфетку.
— Я рада, что вы не возражаете против того, чтобы дети играли сами. Приходя сюда, я обычно стараюсь предоставить Грейеру свободу, а сама сажусь так, чтобы наблюдать за ним и одновременно делать свои задания. Но всегда найдется няня, которой позарез нужно сунуть нос в чужие дела.
— Ой, няня, Грейер в песочнице!
И мне приходится лететь через всю комнату с воплем:
— ТОЛЬКО НЕ ПЕСОЧНИЦА!
— Вчера, — хихикает Сайма, — мы тоже ходили в гости, и мамаша потребовала, чтобы я раскрашивала рисунки вместе с Дарвином, но он заходился криком, стоило мне только опустить фломастер на рисунок. А она все равно заставила меня сидеть весь день и держать фломастер над альбомом. Вы давно присматриваете за Грейером?
— Семь месяцев. С сентября. А вы?
— Я служу у мистера и миссис Цукерман уже два года. Она кивает, и темные волосы падают на лицо. По моим подсчетам, ей не более сорока.
— Раньше у Грейера была другая няня. Очень милая девушка. Как ее звали?
Она улыбается и делает глоток молока из миниатюрной коробочки.
— Кейтлин. По-моему, она вернулась в Австралию. Там у нее сестра. Очень больная. Лежит в больнице. Кейтлин копила деньги на поездку домой.
— Какой ужас! Я понятия не имела. Чудесный человек. Грейер все еще тоскует по ней.
Краем глаза я замечаю Дарвина, стоящего чуть повыше Грейера и с силой дергающего за галстук, все еще болтающийся на шее бедняги. На какой-то момент Грейер начинает задыхаться. Лицо краснеет, руки судорожно хватаются за горло.
