Нора Робертс - Сегодня вечером и всегда
Дверь в его дом никогда не запиралась. Откусив изрядный кусок хлеба, он распахнул ее.
– Привет, дед!
Доктор Бреннан вздрогнул и затем уставился во все глаза на женщину, сидевшую за его кухонным столом.
– Кэйси!
Он был ошеломлен ее неожиданным приездом. Немного опомнившись, старый доктор удивился, что она не бросилась яростно обнимать его и чмокать как сумасшедшая. Так она обычно приветствовала его, независимо от того, сколько времени они не виделись, день или год.
– А я думал, что ты еще в Теннесси.
– Не-а, я как раз туточки, – и она, улыбаясь, глядела на дедушку, потом перевела взгляд на сверток у него в руках.
– Пахнет вроде свежим хлебом. Часть твоего гонорара?
– Миссис Оутс, – ответил он, подходя, чтобы положить сверток на стол.
– Ах, миссис Оутс, – усмехнулась Кэйси, – значит, у тебя наверняка имеется еще кое-что. Как поживает твой желудок?
– Стаканчик-другой вполне приемлет. Кэйси дотронулась до его руки.
– Как ты чувствуешь себя, дед?
– Прекрасно, Кэйси.
Он всматривался в ее лицо. Взгляд был ласковый, но все же это был взгляд врача. Что-то не совсем в порядке. Он сжал ее руку. Что же, Кэйси сама ему все расскажет, когда сможет. Так бывало всегда. И торопить ее не нужно. Он знал ее слишком давно, чтобы ожидать чего-то иного.
– А ты как? Чем занимаешься? Я уже почти месяц не получал от тебя твоих шестистраничных писем.
– Ну не такие уж они длинные, – передернула она плечами. – Я провела пару недель в Монтане, купила потрясающее пальто. Тебе будет тепло в нем, хотя бы и на Аляске. Потом – экспедиция Файферов. Молли Файфер, как всегда, – молоток. Она отпраздновала в лагере свой шестьдесят восьмой день рождения. Я прочла два курса лекций в Сент-Поле и половила форель в Теннесси. И, между прочим, я бросила курить.
Глаза Кэйси потемнели. Она сделала глубокий вдох:
– Дед… Я беременна.
– Беременна? – Он широко раскрыл глаза. – Что значит беременна?
– Дед. – И Кэйси опять коснулась его руки. – Ты же врач. Опомнись. Беременна значит беременна.
– Кэйси!
Доктор Бреннан ощутил необходимость сесть.
– Как это случилось?
– Как у всех, – ответила она, пытаясь улыбнуться. – Тут я сторонница старых испытанных способов, а о предохранении ты знаешь не хуже меня. Ничто не дает стопроцентной гарантии.
Но он спросил совсем о другом:
– А какой срок?
– Сегодня какое число? Он знал за ней эту забавную привычку не заглядывать в календарь.
– Май, семнадцатое.
– Значит, четыре месяца и семнадцать дней.
– На редкость точно, – заметил он с некоторым сомнением.
– Уж в этом я уверена.
Кэйси нервно сжимала и разжимала пальцы.
Заметив это судорожное движение, он перешел к вопросам медицинским:
– Ты была у врача? Как себя чувствуешь, какое-нибудь недомогание, побочные явления?
– Да, у врача я была. – Она снова улыбнулась, успокоенная его деловитым интересом. – Я чувствую себя прекрасно, тошнота по утрам давно прошла. Мы до отвращения здоровы.
– И отец – здоров? Она опять сжала руки.
– Да, полагаю, он тоже очень здоровый человек.
– Кэйси. – И он прикрыл ладонью ее беспокойно снующие пальцы. – Каковы его планы относительно ребенка? Ты явно решила доносить дитя. Но вы, наверное, пришли к определенному соглашению относительно младенца?
– Нет, никакого соглашения между нами не существует.
Кэйси посмотрела ему прямо в глаза, и он почувствовал, что она несколько уязвлена таким вопросом.
– Я ему ничего об этом не говорила.
– Ты ему не говорила?
Это известие, казалось, поразило его больше, чем что-либо иное. На нее совсем не похоже, такое безответственное поведение.
– А когда ты собираешься ему об этом сообщить?
– А я не собираюсь, – голос ее слегка дрогнул.
Кэйси достала сигарету и стала рвать ее на мелкие кусочки.
– Кэйси, он имеет право знать. Это его ребенок.
– Нет! – стрельнула она взглядом. – Это ребенок мой. А что касается прав, пусть Джордан сам о себе позаботится.
– Я не узнаю тебя, Кэйси, – сказал он тихо.
– Пожалуйста. – Она покачала головой и смяла остатки сигареты в руке. – Ничего не говори. Я приняла такое решение не с наскока. Я думала об этом целые месяцы. Теперь я уверена, что приняла правильное решение. Моего ребенка не будут рвать на части только потому, что я и его отец когда-то наделали ошибок. Я знаю, что было бы, скажи я об этом Джордану.
Голос у нее задрожал, и ей пришлось замолчать, чтобы справиться с собой.
– Он бы предложил жениться на мне. Он человек честный и порядочный. А я бы отказалась, потому что не в силах…
Голос ее осекся, и она нетерпеливо стукнула маленьким кулачком по колену.
– Я не желаю жить с его чувством долга. А других чувств тут быть не может. Он непременно захотел бы обеспечить меня с финансовой стороны. Но мне это не нужно. Я способна заработать нам на нормальную жизнь. Были бы установлены правила посещений и встреч, и ребенок стал бы мотаться с одного побережья на другое, не зная, где его настоящий дом. А это несправедливо. Я этого не желаю. Ребенок принадлежит мне.
Доктор Бреннан взял руки внучки в свои и посмотрел на нее. Так они посидели немного.
– Ты любишь его отца? Она поникла у него на глазах.
– О господи, да, люблю.
Кэйси опустила голову на стол и заплакала.
Дедушка дал ей выплакаться. Он не видел такого горя с тех пор, как она была ребенком. Он только держал ее руки в своих и ждал. Интересно, что за человек этот Джордан? Если она любила его, то почему плачет здесь одна? Если он подлец… но Кэйси не полюбила бы подлеца, да и, судя по ее словам, для таких предположений не было оснований.
Он попытался вспомнить, что она писала ему о своей жизни. Джордан, это, стало быть, тот писатель. Она работала с ним какое-то время в прошлом году. Книги у него хорошие, но чужая душа – потемки. Письма Кэйси были и восторженные, и счастливые, и одновременно странные. Но это как раз ей свойственно.
Наверное, надо было читать внимательнее, между строк. Ах, старый дурень! Вот теперь, и уже так долго, она мучительно решает самый важный вопрос жизни в одиночестве. Он давно не видел ее такой – растерянной, плачущей. И это было ужасно. Однажды ему пришлось отослать ее далеко от себя. И тогда она вот так же плакала, такая же растерянная и одинокая. Он тоже, помнится, думал, что решил все правильно. Для ее же блага. Когда жизнь снова наладилась и пыль улеглась, оно так в конечном счете и оказалось. Но тот проклятый промежуток времени, когда она жила вне дома, оставил неизгладимый след. И он был достаточно проницателен, чтобы понимать: ее теперешнее решение более всего продиктовано ее собственным опытом. Все, что он может ей сейчас предложить, это поддержку и любовь. А время, оно само поработает на них. Он полагал, что этого будет достаточно.
