В объятиях воздуха. Гимнастка - Туманова Юлия

— И чего же ты такая красивая! И откуда же только все берется-то?! Пришла обыкновенная, а вечером, значит, как королевишна выхаживаешь, все павой, павой! Есть-то будешь?

— Буду. У себя, ладно?

— Ну и как хочешь, — обиделась хозяйка, снова заваливаясь на диван.

Веточка потихоньку утащила из прихожей телефон и, заглянув на кухню, обзавелась тарелкой холодного пюре с рыбой, парой бутербродов и апельсиновым соком. После чего она с комфортом устроилась у себя в комнате и, не переодеваясь, принялась за ужин. Наконец, с едой было покончено, Веточка потянулась к телефону.

— Лизавета! — истошно завопила хозяйка. — Лизавета!

Веточка выскочила на крик, больно ударившись о железную спинку своей кровати.

— Чего?

— Ты глянь, чего делается, Лиза! — Хозяйка в трансе раскачивалась на диване из стороны в сторону. — Валерия-то разводится!

Веточка выразительно покрутила пальцем у лба.

— И чего орать? Я думала, пожар.

— Эх, ты! Пожар! Тут хуже, — запыхтела Лида, — тут у людей семейная лодка ко дну пошла. Ты вот послушай, чего этот Тобольский пишет.

— Кто?!

— Ну, корреспондент. Видать, башковитый мужик, ишь как в доверие-то втерся, все ему Лерочка рассказала…

Вета выхватила газету у хозяйки и с грустью удостоверилась, что эту редакцию она сегодня посещала. Увы, нового адреса, как ожидала девушка, не прибавилось, остаются только повторные визиты.

— Это ж надо! — вдруг заорала Лида, подскакивая на месте. — Ты глянь, только глянь. Ну разврат!

— Да что там еще?

— Министры в бане с девками!

— Ну и плюнь. Стой, опять Тобольский?

— Чего? А, нет, Забродин какой-то. Во мужик, а? Фотографии предоставил, все чин по чину. Доказательства.

Тяжело вздохнув, Веточка вернулась в свою комнату. Все-таки Тобольский оказался мерзавцем и ничтожеством, сующим свой безупречно красивый нос куда попало, но тогда почему Вета так хочет увидеть его? Чтобы плюнуть в его наглые глаза? В его надменные губы? В его черную душу?

Между тем за стенкой вопила Лида, открывая для себя все новые и новые подробности из жизни знаменитостей, а рядом стоял телефон — единственная дорога к Алексею.

— Слушаю.

«…самая замечательная, самая прелестная, самая…»

— Слушаю, говорите. Кто это?

«Ты забавная».

Она хотела сказать ему, что он дрянь и ублюдок, что его каракули не стоят ломаного гроша, как и сам он в качестве журналиста, что она не понимает, с чего это все бабы бегают за ним, и что ей все равно, где он сейчас, где будет завтра и вообще… Она не сказала ни единого слова. Ни в первый раз, ни во второй, ни в десятый. Просто обнимала трубку и слушала его голос на том конце провода. Странно, но он оставался спокоен, она-то ждала, что после многочисленных непонятных звонков Алексей взбесится. Как ей хотелось достать его! Растормошить, заставить нервничать, дергаться. Она уснула, уткнувшись щекой в телефонную трубку, и утром обнаружила глубокую вмятину на скуле. Если бы это был единственный след от общения с Лешим! Если бы…

Как обычно, утренняя разминка, двухчасовая тренировка, после которой удовлетворенно стонут все мышцы тела и хочется умереть. Веточка заставила себя подняться с коврика, который подобрала ей хозяйка для занятий, и отправилась в душ. Надо было что-то решать.

До турнира оставалось совсем немного времени, а Веточка еще даже не подавала заявку на участие. Возможно, это сделал Борис Аркадьевич, но ведь не станет же он за нее и выступать. Надо было что-то решать, что-то делать. А Вета стояла под душем, и привычные уже слезы текли по ее щекам. Утром — слезы, вечером — слезы. Днем — уверенная походка и улыбка, перед которой открывались все двери. Но результата не было, Тобольского Веточка так и не нашла, лицо его понемногу утратило четкость, с которой оно отпечаталось в ее памяти. Наверное, спустя лет эдак двести Вете бы удалось стереть его напрочь. Но жаль было тратить на это целых два столетия, лучше она найдет его сейчас и успокоится, высказав ему все, что накопилось в душе. Это стало навязчивой идеей, не иначе.

Вета вылезла из душа и отправилась в кухню. И тут раздался звонок. Это само по себе было неожиданностью, Лидочке звонили по вечерам, все знали, что она работает целый день, а Вета никому не сообщала этот номер. Недоумевая, она взяла трубку.

— Девушка, вы мне звонили все эти дни. Ваш номер наконец-то определился. Чего вы хотите?

Голос Алексея звучал спокойно и заинтересованно, но Веточке почему-то послышалась скрытая угроза. Она резко бросила трубку на рычаг и, тяжело дыша, уставилась на телефон, словно это он был во всем виноват. Дура, какая же она дура! Сначала носится будто угорелая по всей Москве, потом как распоследняя идиотка обнимается с телефоном, слушая любимый голос, а теперь этот самый телефон готова об стенку швырнуть, до смерти напуганная голосом предприимчивого Тобольского. Снова раздался звонок. Можно было просто не отвечать. Можно было послать его к черту или признаться во всем и воспитательную беседу провести по телефону. Можно было назначить свидание у памятника Пушкина. Вета схватила трубку, как голодная обезьяна банан, и выдохнула:

— Але…

— Я не понял, — признался Тобольский, — что вам от меня нужно? Зачем вы звоните и молчите, а теперь еще и отключаетесь? У меня, между прочим, минута разговора полбакса стоит.

— Иди ты к черту со своими баксами!!! — заревела Вета, но прежде нажала отбой.

Распоследняя идиотка!

Больше он не звонил, и она больше не звонила. Не получилось романа по телефону, да и вообще ничего не получилось. Мысль эта окончательно утвердилась у Веты в голове, и, как ни странно, стало легче. Черт с ним, с Алексеем Тобольским, голубоглазым человеком с чертиками в глазах. Пусть живет, как знает! Никто не сможет запретить ей любить его, а он сам и подавно. Ну не перевоспитает она его своей любовью, не получится, что ж теперь? Раз, два, три, поворот, приседание. Раз, два, три, тянем шпагат. Гимнастика не помогает, все движения машинальны, вызубрены до оскомины. И пустая, абсолютно пустая голова, и сердце, до краев наполненное грустной музыкой. Вот перельется она через край, тогда будет поздно, а сейчас еще можно жить. Хоть и тяжело носить в себе такое, каждый миг боясь расплескать, опрокинуть, разбить. Вета снова отправилась в душ, а потом долго изучала в зеркале свое отражение. И кто сказал, что она королева? Царица? Разве царицы такие бывают?

Все-таки она оказалась профессионалом, не лгала, когда говорила, что в любую погоду, при любом настроении тренируется по нескольку часов. Она снова усиленно готовилась к выступлению. Это был ее последний шанс доказать, что она чего-то стоит в спортивной жизни. Слишком давно ей не удавалось достичь чего-то стоящего, слишком много говорили о ее травмах, чтобы судьи воспринимали ее всерьез. Однако она готова была бороться.

Лента снова стала ее лучшим другом, но чем больше Веточка тренировалась, чем больше фантазировала на ковре, тем сильнее становилось ощущение, что на этот раз она не сможет сыграть, не сумеет перевоплотиться. А стало быть, никакого номера не получится. Не будет новой истории, не будет доверительной беседы со зрительным залом, Вета настолько изменилась, что ей было больно расставаться с самой собой хотя бы на миг. И взлетая над ковром, и кружась в тонких объятиях ленты, она оставалась только Елизаветой Титовой, девушкой, которая всю жизнь отдала спорту, которая была любима и любила, побеждала и проигрывала, которая теперь смотрела прямо в глаза судьбе, не пытаясь убежать или обмануть, смириться или роптать, а просто достойно принимая каждый выпад с ее стороны.

На тренировке Веточка снова подвернула ногу, все ту же самую, с поврежденной лодыжкой. Руденко проклинал все на свете, но уговаривал ее отказаться от участия в соревнованиях, чтобы окончательно не опозориться. Однако гимнастка настояла на своем. В самолете, когда они летели в Турин, где должен был состояться чемпионат мира, Вету тошнило так, что пришлось делать промывание желудка сразу по прибытии в аэропорт. Состояние больной оставляло желать лучшего. Рядом не было никого, кроме Бориса Аркадьевича и Киры, занятой только собой, и хотя за многие годы девушка привыкла к одиночеству на соревнованиях, сейчас было тоскливо и мучительно.