Кира Дэвис - Только одна ночь
Я вижу, как отец сидит рядом с матерью на кухне. Слышу, как он перебирает грязные детали, а мать тем временем делается все меньше и меньше. Они не знают, что я здесь, стою прямо за дверью, подглядываю. Мне исполнилось девять всего несколько дней тому назад; мой день рождения закончился плохо – отец поймал сестру в спальне с несколькими мужчинами.
– Она была под кайфом, Донна, – говорит он матери. – Думаю, он дал ей наркотики. Вот чем она занималась, она расплачивалась с ним единственной имеющейся у нее валютой. И она сделала это прямо на дне рождения у Кейси. Она разрушает все, к чему прикасается. Придется выкинуть ее вон. Я не желаю иметь в доме эту заразу.
– Она наша дочь.
Я не сразу понимаю, что говорит моя мать. Голос совсем не похож на ее. Идеальное произношение лишилось лоска, слова словно голые, они не могут прикрыть отчаяние.
– Она перестала быть нашей дочерью, когда стала проституткой.
Дрожит ли его голос? Как ему дается это заявление? Я не знаю. Я слышу только желание защититься. Я слышу презрение. Только вчера мы были невинными созданиями, я и моя сестра. Ее странности считались эксцентричностью; она была просто хулиганкой. Отцу надо было взять ее в руки, вот и все.
А теперь она проститутка.
Проститутки – это ничто, пустое место.
Проституток можно выгонять из дому, наказывать, ненавидеть. Я наблюдаю за тем, как отец учится ненавидеть мою сестру.
– Только не под моей крышей, – заявляет он, и я сомневаюсь, что когда-нибудь увижу ее вновь.
Я тянусь к сумочке, но Дейв останавливает меня взглядом:
– Что ты делаешь?
– Звоню родителям.
Дейв открывает было рот, чтобы возразить, потом закрывает его и пожимает плечами. Машин на дороге убавляется, пока я выуживаю сотовый и звоню отцу.
Как трудно держать телефон; руки скользкие от пота, на глаза наворачиваются слезы, окружающие предметы расплываются.
Отец берет трубку.
– Кейси? – Он явно удивлен. Может, не думал, что у меня хватит наглости позвонить.
– Папа, я… нам надо поговорить. Я знаю… я знаю, что ты на меня сердишься.
На другом конце повисает долгая пауза, и я лихорадочно ищу подходящие слова.
– Кейси, ты что-то пытаешься мне сказать? – осторожно интересуется он. В каждом слове сквозит замешательство.
– Ты… ты не понимаешь, почему должен сердиться на меня? – Я смотрю на Дейва. Он ухмыляется. – Ты что-то натворила?
Я убираю аппарат от уха. Мне хочется смеяться от облегчения, истерики, боли. Дейв играет в игры. Я веду бой. Он выигрывает, я умираю.
Я трясущейся рукой снова подношу телефон к уху.
– Я только что поняла, как мало времени уделила вам на вечеринке, и даже не отвезла вас в аэропорт на следующий день. Я вас совсем забросила.
– Поэтому ты попросила Дейва позвонить нам, – говорит отец, в его голосе больше нет настороженности. Он расслаблен; он доволен моими извинениями за столь малые прегрешения. – Дейв рассказал, что творится у тебя на работе. Ты делаешь то, что должна, милая.
– Ладно, – говорю я сама не своя.
– Дейв отличный парень, – задумчиво произносит отец. – Он… достойный и происходит из хорошей семьи. Он мне правда нравится.
– Я знаю.
Дейв выруливает на новую полосу, и мы проезжаем мимо потока машин, медленно пробирающихся к выезду.
– Мы гордимся тобой, Кейси. Мы гордимся тем выбором, который ты сделала в жизни. И не думай о том, что ты слишком занята на работе. Мы с мамой все прекрасно понимаем. Это же не навсегда, правда?
– Правда.
– Отлично! Значит, скоро ты снова станешь той милой, сладкой, внимательной дочкой, которую мы знаем и любим. Только не забывай своего мужчину. Он тоже сокровище.
Доверие, сладость, любовь… эти слова кажутся мне тяжким бременем теперь, когда я живу в мире обмана, горечи и ненависти. Дейв открыто наслаждается тем, как я выпутываюсь из ловушки. Он смакует кислый вкус моего предательства, прокатывает уксус по языку, прежде чем проглотить его, и теперь этот запах чувствуется в его дыхании и просачивается сквозь поры. Он становится его родным запахом.
Я прощаюсь с отцом, приправляя беседу разными любезностями, чтобы он не заметил грустных ноток, которые непременно уловил бы, прислушайся он повнимательнее.
Я смотрю на Дейва. Он все еще улыбается, но улыбка не вяжется со всем остальным обликом. Плечи его напряжены, в глазах лед, руки вцепились в руль, как в ружье, которое кто-нибудь может вот-вот отобрать у него.
– Мне очень жаль, – говорю я. И впервые за сегодняшний день от чистого сердца. – Мне жаль, что я заставила тебя грустить и так сильно разозлила.
Улыбка словно приклеилась к его лицу, но плечи поднимаются еще выше.
– Если я не сказал им сегодня, это не значит, что я промолчу завтра. Отец никогда не простит тебя.
– Дейв, тебе не обязательно делать это.
– Что? – Из его груди вырывается короткий смешок. – Мне не обязательно выставлять тебя напоказ?
– Не позволяй моим просчетам изменить тебя.
С минуту он молчит; мы выезжаем с 405-го на 101-е шоссе, и движение опять встает.
– Когда ты раздевалась перед ним, когда позволяла касаться тебя в тех местах, где только мне дозволено трогать тебя… это были всего лишь просчеты?
– Может, я неправильно выразилась, но…
– Это как если атлет сбивает планку при прыжке в высоту… или защитник пытается передать мяч своему товарищу, промахивается и позволяет перехватить его… Такого рода просчеты?
– Мы не семантику обсуждаем, когда разбиваем друг другу сердца.
– А мы ничего и не обсуждаем; я просто задал вопрос. Я даю тебе возможность объясниться.
– Я уже сделала это.
– Неужели? – Он поворачивается ко мне. Движение встало… наверное, авария. Кто-то по неосторожности сломал чью-то собственность и жизнь.
– У меня была предсвадебная лихорадка… я испугалась…
– И поэтому прыгнула в чужую постель. Ты трахнула страховой полис? Засунула его себе между ног, чтобы почувствовать себя… защищенной?
– Дейв…
– Потому что я сам могу сделать это, если тебе так невтерпеж. – Он засовывает руку меж моих ног и грубо трет ткань над моей вагиной. Мужчина, скучающий в кроссовере на соседней полосе, заглядывает к нам в автомобиль в самый неподходящий момент. Он видит, куда Дейв положил руку, встречается со мной взглядом и удивленно приподнимает брови.
Я хватаю Дейва за руку и отталкиваю ее.
– Прекрати.
– Ага, значит, когда он лапает твою киску, ты чувствуешь себя в безопасности, а когда это делаю я, тебе противно.
