Зачем нам любовь. Том 1 (СИ) - Дюжева Маргарита

Разговаривали.

И постепенно напряжение, которое сковывало нас при встрече в аэропорту рассеялось. Я отказалась думать о том, как у него обстояли дела с Альбиной, Марат тоже отодвинул в сторону те мысли, которые не давали ему покоя — и так хорошо стало. Так свободно.

Мы были знакомы всего несколько месяцев, но меня не покидало ощущение, будто я знала этого человека всю жизнь. И казалось, что нет ничего лучше вот так идти бок о бок о чем-то говорить, шутить самой и смеяться над его шутками.

Если хоть на минуту забыть о нашей ситуации, о тех обстоятельствах, которые толкнули нас друг навстречу другу, если выкинуть из головы Алю, нетерпеливо ждущую своего часа, то вполне можно было представить, что это и есть счастье. Вот так, вдвоем, неспешно…

К сожалению, неспешно и вдвоем долго не продлилось.

Во-первых, на идеально чистом небе за считанные минуты возникли густые темные тучи, в недрах которых светились зарницы и глухо грохотали еще далекие раскаты грома. Ни у кого из нас не было ни зонта, ни даже капюшона, поэтому мы поспешили прочь из парка. И едва успели заскочить в машину, как пошел проливной дождь.

Прогулка на этом закончила и пришлось возвращаться домой.

А там ждало «во-вторых». Причем гораздо более неприятное, чем простой разгул стихии.

Снова дал о себе знать, мой горячо любимый брат.

Как всегда, ни здравствуй, ни до свидания, а сразу претензии.

И что это такое?

И дальше фотография с Форума, где мы с Седовым стоим возле одного из стендов.

Работа.

Какая, на хрен, работа! Тебе надо ребенка от Ремизова заводить, а не кататься не известно где с левыми мужиками.

Этот левый мужик – мой начальник. У меня была рабочая командировка! — сердито дрожа, я настучала ответ.

Да мне пофигу что у тебя там было. Ты свои обязательства когда выполнять будешь?

Ну это уже ни в какие ворота не лезет. У меня аж руки от негодования затряслись.

Да сколько можно, в конце-то концов?

Я выполняю ВСЕ свои обязательства. И в их перечне нет беременности по твоему первому требованию.

Он тут же позвонил мне, но я безжалостно смахнула его звонок. Не хватало еще, чтобы Марат услышал нашу ругать.

Я не могу говорить. Если хочешь что-то сказать – пиши.

Он писал. Стирал. Снова писал. Видать никак не мог подобрать слова в полной мере, выражающей его братское негодование и недовольство моим поведением.

А ты случайно ничего не забыла, девочка?

Я бы и рада забыть, да кто ж мне позволит это сделать.

Я выполняю все твои требования. Кроме самых бредовых.

Самое мое бредовое – это забота о твоей мамаше, которая мне нахрен не сдалась. Но если она и тебе не нужна, то ты только скажи. Я мигом эту проблему решу.

Это как удар с размаху в поддых. Я аж покачнулась.

Матвей, у всего должен быть предел. Какое отношение моя мать имеет к ребенку. Я не понимаю.

А тебе и не надо понимать. Все равно тупая как пробка. Твоя задача – просто делать, что я говорю. И когда надо раздвигать ноги перед муженьком.

В этот момент я покраснела до кончиков волос, настолько грубыми и бестактными были его слова.

Следом прилетело еще одно, не менее прекрасное сообщение.

Времени в обрез. Или ты хочешь, чтобы кто-то из старших братьев твоего недотепы первым обзавелся потомством?

Какое тебе вообще дело до потомства Ремизовых. Хочешь детей – заведи своих.

Он снова позвонил, и я снова не ответила.

Я же говорю, мне неудобно разговаривать. Я занята.

Знаешь, что, дорогая моя, сильно занятая сестра… я думаю пора вводить штрафные санкции, а то ты походу слишком расслабилась. За каждый месяц репродуктивного простоя будешь переводить мне деньги. Если, конечно, хочешь, чтобы, с твоей драгоценной маменькой и дальше было все в порядке. Откажешься — пеняй на себе.

У меня похолодели кончики пальцев, потому что прошлой демонстрации вполне хватило. Я тогда, после звонка лечащего врача, чуть не поседела от страха.

Матвей прав. Я расслабилась, окунулась в какие-то нелепые любовные переживания, забыв о главном. О том, что от меня зависела жизнь единственного родного человека.

Я не могу ничего обещать по беременности.

Тогда переводи деньги. Думаю, девяносто процентов от твоей зарплаты будет достаточно. Остальное – оставь себе на скрепки, так уж и быть. И учти, если узнаю, что крысишь – разговор будет совсем другой.

***

Девяносто процентов? Я так никогда не смогу накопить, на то чтобы самостоятельно лечить мать!

Меня затрясло.

Матвей, тебе не кажется, что это перебор?

Нет.

Я ему написала целую простыню о том, что я стараюсь заработать, чтобы избавить его от неприятных хлопот о моей матери, что рассчитываю на каждую копейку зарплаты и вообще ничего не трачу на себя и свои нужды.

В ответ он прислал только одно:

Ты знаешь, что делать. Я свои условия озвучил.

Это последнее, что он мне написал. Дальше, все мои послания, в которых я пыталась пробиться к его совести, состраданию и просто здравому смыслу, улетали в никуда. Он даже не читал их.

Ему, как всегда, было плевать.

Не в силах совладать с дыханием, я ушла на кухню. Меня трясло, как осиновый лист на ветру и от одной мысли о том, что брат мог воплотить свои угрожал в жизнь, чуть ли не наизнанку выворачивало.

В этот момент щелкнул выключатель, и я зажмурилась, прикрыв лицо ладонями.

— Ты чего тут в темноте стоишь? — удивился Марат.

А я, поспешно отвернувшись к окну, просипела:

— На город любуюсь. Вид красивый. Выключи свет, пожалуйста.

Он без лишних вопросов хлопнул по клавише, и кухня снова погрузилась во тьму.

Только облегчения это не принесло, потому что вместо того, чтобы уйти, оставив меня наедине со своим горем и страхами, Ремизов подошел ближе и встал справа от меня, уперевшись ладонями в подоконник.

Я чувствовала тепло его тела, смотрела на едва различимый в темноте контур широких плеч, жадно вдыхала легкий аромат парфюма, и чувствовала себя еще хуже, чем несколько минут назад.

Вокруг не пойми что творилось… Моя жизнь и жизнь матери были в когтях жестокого брата, а у меня сердце сжималось от того, что Марат близко. И душила лютая, практически непреодолимая потребность прижаться к нему, спрятаться в его объятиях от этого страшного мира.

Все это такие глупости… недостойные, неуместные. Вся эта неожиданная любовь…

Хотя какая к чертовой бабушке любовь?

Он не мой. Никогда не был и не будет моим. У него есть Альбина, а у меня только ворох проблем, которые кроме меня никто не сможет решить.

Горло перехватило болезненным спазмом, и где-то глубоко за ребрами больно застучало. Это мое бедное сердце надрывно сокращалось, когда в него в очередной раз впивались ядовитые стрелы реальности.

— Хочешь прогулять?

На миг что-то воспряло в моей душе, вспыхнуло измученной надеждой, но так же быстро погасло.

— Если честно, мне хочется спать, — прошептала я, — день был долгим. Еще и перелет… Я пойду, ладно?

Протянула руку, чтобы коснуться его плеча, но так и не сделала этого.

Не надо. Не стоит.

Марат остался на кухне, а я ушла в спальню. Там юркнула под одеяло с головой и некоторое время лежала в полной темноте и тишине. Пряталась не только от этого мира, но и от себя и своих иллюзий, которые только усугубляли ситуацию.

Как мне выжить в этой мясорубке? Когда, что ни день, то новое испытание? Когда в моей жизни нет ничего надежного, ни единого островка. И стоит только немного расслабиться, как на голову сваливаются очередные неприятности.

Муж, который влюблен в другую.

Брат, выкручивающий жилы.

Больная мать.

Ревность.

Тоска.

Страх перед будущим.

И отчаянное одиночество.

На фоне этого требование Матвея забеременеть от Марата казалось чудовищной насмешкой.