Американский принц (ЛП) - Симон Сиерра

— Вот оно, принцесса. Он приближается.

Нет слов, чтобы описать, каково это — ощущать, как мой муж кончает внутри меня. После всего, через что я прошла: похищение, секс с его принцем, его наказание, удовольствие, гармония, которой достигли мы трое — это все так похоже на нашу брачную ночь. Ранимые и восхитительные звуки, которые он сейчас издает, горячий пульс его эякуляции в том месте, где никто не был, наконец, близкие и потные объятия — я понимаю, что плачу, и это больше, чем освобождение, которое может мне дать хорошая сцена, это глубже и важнее. Это уверенность в том, что ничто не может разорвать любовь, которую чувствует ко мне этот мужчина, независимо от того, насколько далеко меня заберут или, как далеко я убегу, независимо от того, как я поступила с Эмбри. Также — это уверенность в том, что никакое насилие или жестокость не смогут лишить меня уверенности в себе, а также способность выбирать и любить.

«Это брак», — думаю я сквозь дурман. Радость и боль, связанные друг с другом.

И в горе, и в радости.

Я опять начинаю плакать, когда Эш изливается в меня с длинными, порочными выдохами, когда Эмбри смотрит на нас и со смесью пытки и желания любознательного принца, я все еще чувствую слабый привкус яблок во рту, уже не горький, а сладкий. Знаю — все произошедшее со мной никуда не денется — не исчезнет. Не так, как мне бы хотелось. Но эти события не будут определять меня, не разрушит мой брак, секс, любовь и не лишит умения прощать.

Эш был прав — я считала себя слабой. Даже если бы я не сформулировала это для самой себя, все равно присутствовал страх, что я виновата, что спровоцировала ситуацию, и если бы не нынешние обстоятельства, то страх, что у меня не будет сил терпеть боль или грубость от мужчины, за которого я вышла… мужчины, за которого я вышла именно по этой причине — потому что хотела грубости от него… Эш доказал, что я ошибаюсь по всем фронтам.

Этот мужчина.

Этот умный, жестокий, величественный мужчина.

Был еще момент, после душа, после того, как они с Эмбри провели восхитительный час между моих ног, поедая меня и целуясь друг с другом, пока Эмбри не заснул. Эш перевернул меня и проскользнул в мою киску без предисловий или разрешения — потому что, когда мы находимся наедине, я его, и ему не нужно ни то, ни другое. Он посмотрел мне в лицо и спросил:

— Чья это боль?

Ответ пришёл без раздумий, без сомнений.

— Твоя, мистер президент. Вся она твоя.

ГЛАВА 18

Эмбри

Настоящее

Два дня спустя я нахожусь в особняке Вивьен Мур, пью джин и смотрю на озеро. Летний ветер в Вашингтоне по-прежнему прохладен, все еще сопровождается облаками и дождем, и, наблюдая за каплями на озере, я благодарен за крытый балкон и мою легкую куртку. Проверяю телефон, пишу парочку коротких е-мейлов. Технически, я нахожусь в семейной поездке, в отпуске, и поэтому мой начальник штаба ограничено посылает мне не очень много е-мейлов, но я жажду работать больше, чем отдыхать. Это необходимое отвлечение после миссии по спасению и воссоединению. После вынужденной разлуки.

Позиция Мерлина на этот счет ясна, и, хотя мне это и не нравится, но я с ним согласен.

— Это, — сказал он в Кэмп-Дэвиде на второй день после того, как мы спасли Грир, — все не так просто.

Эш сразу показал свое отношение, когда вошел Мерлин: прижал к своему боку Грир и невозмутимо взял мою ладонь в свою. Я крепко сжал ответ. После похищения все казалось таким хрупким, таким призрачным, что нам нужно было цепляться друг за друга. Более того, было необыкновенно приятно так открыто стоять перед кем-то всем вместе, так честно предстать перед кем-то, сказав: «Я люблю этих двоих, а они меня любят в ответ».

Кроме того, Мерлин знал, что происходило между мной с Эшем. И предположить, что он в конечном итоге узнает о нашем нетрадиционном соглашении — было неудивительно.

Мерлин — не был поражен, когда увидел нас троих — это было ожидаемо. Он кивнул, а затем начал свои обычные причитания про общественное восприятие, которые, как всегда, начались со слов «Если вы хотите, чтобы вас переизбрали…».

Он сказал, что мы должны быть осторожными. Должны быть более чем благоразумны, на самом деле мы должны вести себя так, чтобы слово «благоразумие» казалось дерзким по сравнению с нашим поведением. Ни слова, ни шепотка. Никаких слухов обо мне и Грир, как и об Эше и мне. Мир должен верить, что Грир — Любимица Америки, а я нераскаявшийся Американский плейбой, и нам нужно создать такое восприятие, культивировать его словно урожай. Трист, пресс-секретарь обязан быть в курсе дела, потому что — то, что Кей и Бельведер узнают — было неизбежно, но больше никто не должен знать о нашей троице.

Никогда.

По крайней мере, если Эш хочет переизбраться еще на четыре года.

Я видел, как он прикусил губу из-за слов Мерлина, поэтому забрал свою ладонь из его руки.

— Не смей, — предупредил я его.

Он посмотрел на меня с кротким выражением лица.

— Не сметь что?

— Сам знаешь, — раздраженно сказал я. — Ты точно знаешь, что. Ты отказался от всего, чтобы быть здесь, также как и я…. и ты еще не закончил.

— Он прав, — тихо добавила Грир. — Подумай обо всех тех вещах, над которыми ты до сих пор работаешь. Возобновляемая энергия, перестройка поддержки для ветеранов, государственное образование — не говоря уже о Карпатии. Ты с этим не разберешься и через два года, Эш. Тебе нужно больше времени, а наша страна заслуживает этого от тебя.

— Нужно всё обдумать, — осторожно сказал Эш, глядя на нас. — Это значит еще… сколько, шесть лет игр в прятки?

— Шесть с половиной, — вмешался Мерлин. Эш его проигнорировал, продолжая смотреть на нас.

— Разве это справедливо по отношению к нам?

Грир, будучи представительницей политической элиты, коснулась лица Эша.

— Ты задаешь неправильный вопрос о справедливости. Разве будет справедливо по отношению к этой стране, если ты уйдешь в отставку, несмотря на принесенную личную жертву, на которую мы уже согласились? У нас есть вся оставшаяся жизнь. Мы можем потерпеть шесть лет.

— Шесть с половиной, — снова исправил Мерлин.

Эш вздохнул, но не ответил.

— Ребенок, — произнес Мерлин, словно из ниоткуда. — Еще поможет ребенок.

Мы все повернули головы в его сторону.

Мерлин кивнул Грир, чья рука все еще лежала на лице Эша.

— Мы сделаем много вот таких фотографий, но представьте, насколько лучше они будут выглядеть, если Грир будет беременна.

Мы с Эшем посмотрели на нее, и я знал, что мы оба представляем себе одно и то же — нашу жену с выпуклым животом… беременную нашим ребенком. «Даже неважно, от кого именно будет ребенок», — подумал я про себя, мои глаза проследили ее плоский упругий живот через сарафан. Ребенок может быть нашим, радость может быть нашей…

Только вот, это ведь невозможно, правда? Не в Белом доме, не в тот момент, когда взгляды всего мира направлены на нас. Мне бы отвели роль дяди — холостяка, наблюдателя, даже в том случае, если бы биологически ребенок был бы моим. Сердце защемило от этой мысли.

От лица Грир отхлынула кровь, и Мерлин, казалось, почувствовал жалость.

— Не сейчас, — заверил он, — но оптимально во время компании по переизбранию.

Она покачала головой.

— Нет, вы сказали не это… Я имею в виду «да», но… — ее серебристые глаза нашли мои и Эша. — Я не принимала противозачаточные таблетки со дня свадьбы. Я просто… из-за всего того, что произошло, я не…

Она выглядела так, словно вот-вот заплачет. Странно, я чувствовал тоже самое, но не был уверен, почему. Страх? Волнение? Сколько раз мы с Эшем кончали в нее с тех пор? Каковы были шансы? Насколько велики?

Хотел ли я, чтобы они были огромными?

Думая об этом сейчас, на следующий день после разговора и на другом конце страны, я все еще не могу ответить на этот вопрос. Если Грир беременна, то это всё меняет. Если же она еще не беременна, но мы всё-таки, решим, что у нее должен быть ребенок, то это всё равно многое изменит.