Кристин Ханна - Светлячок надежды
3 сентября 2010 г., 13:16
Из динамиков донесся отрывистый сигнал. «Бортпроводникам занять свои места».
Мара вынырнула из воспоминаний и открыла глаза. Реальность мстительно напомнила о себе: теперь 2010 год. Ей двадцать лет, и она сидит в самолете, летит к Талли, которая попала в автомобильную аварию и может умереть.
– Как ты?
Пакс.
– Они не любят тебя, Мара. Не любят так, как я. Если бы они любили, то уважали бы твой выбор.
Она смотрела в маленький иллюминатор: самолет коснулся земли и покатился к аэровокзалу. Мужчина в оранжевом жилете показывал самолету место на стоянке. Наблюдая за ним, Мара вдруг отключилась; перед глазами у нее все поплыло, и она видела лишь свое призрачное отражение в стекле иллюминатора. Бледная кожа, розовые волосы, обрезанные бритвой и укрепленные за ушами гелем, обведенные черным глаза. Колечко в брови.
– Слава богу, – сказал Пакстон, когда погасло световое табло. Он отстегнул ремень безопасности и выдернул свою сумку из-под кресла впереди. Мара последовала его примеру.
Мара шла через здание аэровокзала, прижимая к себе мятую, всю в пятнах сумку, в которую поместились все ее вещи. Люди смотрели на них и быстро отводили взгляды, как будто то, что превратило двух молодых людей в гÓтов, могло быть заразным.
Снаружи аэровокзала курильщики собрались под козырьком и усиленно дымили, а громкий голос из динамиков напоминал, что это зона для некурящих.
Мара пожалела, что не сообщила отцу, каким рейсом они прилетают.
– Давай возьмем такси, – предложил Пакстон. – Тебе же только что заплатили.
Мара колебалась. Похоже, Пакстон никогда не задумывался о состоянии их финансов. Ее работа, оплачиваемая по минимальной ставке, не позволяла такой роскоши, как поездка в такси из аэропорта в Сиэтл. Черт, ей придется продать душу дьяволу, чтобы их не выселили в следующем месяце (Не думай об этом, теперь не время),а она единственная в их компании, у кого есть настоящая работа. Лейф зарабатывал на жизнь продажей марихуаны, Мышонок попрошайничал. Никто не хотел знать, чем занимается Сабрина, но у нее одной, кроме Мары, водились деньги. Пакстон был творческой личностью, не приспособленной для постоянной работы – работа отвлекала бы его от сочинения стихов, в которых заключалось их будущее.
Но, когда Пакстон продаст свои стихи, они разбогатеют.
Мара могла отказаться от такси, но в последнее время Пакстон заводился с пол-оборота. Продать стихи оказалось не так легко, как он думал, и это его раздражало. Маре приходилось постоянно убеждать его, что он талантлив.
– Хорошо, – сказала она.
– Кроме того, отец даст тебе денег, – сказал Пакстон, его такая перспектива явно обрадовала. Это смущало Мару. Он не хотел иметь ничего общего с ее близкими. Зачем же тогда брать от них деньги?
Они забрались в такси и устроились на заднем сиденье.
Мара назвала адрес больницы и прислонилась к Паксу, который обнял ее одной рукой. И сразу же достал потрепанный, с загнутыми уголками страниц томик Лавкрафта «Хребты безумия» и стал читать.
Через двадцать пять минут машина неожиданно остановилась перед больницей. Пошел дождь – мелкий и частый сентябрьский дождик, который то прекращался, то начинался вновь. Перед Марой под свинцово-серым небом раскинулось приземистое здание больницы.
Они вошли в ярко освещенный вестибюль, и Мара резко остановилась. Сколько раз за свою жизнь она пересекала этот вестибюль?
Слишком много. И каждый раз это не приносило радости.
Посиди со мной во время химиотерапии, малыш. Расскажи мне о Тайлере…
– Ты не обязана это делать, – сказал Пакс слегка раздраженным голосом. – У тебя своя жизнь.
Мара протянула ему руку, но Пакстон отстранился. Она понимала: он хочет показать ей, что приехал сюда против воли. Когда дело касалось ее семьи, Мара оставалась в одиночестве – хоть Пакс и был рядом.
На четвертом этаже они вышли из лифта и пошли по светлому, ярко освещенному вестибюлю к отделению интенсивной терапии. Знакомое место.
В комнате для родственников Мара увидела отца и бабушку. Отец поднял голову, заметил ее. Она замедлила шаг, чувствуя себя в его присутствии одновременно уязвимой и дерзкой.
Отец медленно встал. Это движение встревожило бабушку Марджи, она подняла глаза и увидела Мару. Бабушка нахмурилась – вне всякого сомнения, причиной тому был толстый слой косметики и розовые волосы внучки.
Мара заставила себя подойти к ним. Она давно не видела папу и теперь удивлялась, как сильно он постарел.
Бабушка Марджи тяжело поднялась со стула и порывисто обняла Мару.
– Иногда трудно возвращаться домой. Ты молодец! – Она отстранилась и заглянула в полные слез глаза Мары. Со времени их последней встречи Марджи похудела еще больше и казалась совсем невесомой. – Дедушка дома, ждет твоих братьев. Он просил передать, что любит тебя.
Ее братьев. При мысли о них Мара почувствовала ком в горле. До этой секунды она не осознавала, как сильно скучает по ним.
Седины в папиных волосах стало больше. Щеки темные от двухдневной щетины. Он был одет как стареющая рок-звезда, в выцветшую футболку с эмблемой группы «Ван Хален» и потертые джинсы «Ливайс».
Он приблизился, с некоторой опаской, и обнял ее. А когда разомкнул объятия и отступил, Мара поняла, что они оба вспоминают свою последнюю встречу. Она, папа, Талли и Пакстон.
– Я ненадолго, – сказала Мара.
– У тебя есть более важные дела?
– Вижу, все еще осуждаете нас, – лениво протянул Пакстон. – Большой сюрприз.
Похоже, отец был полон решимости не смотреть на Пакстона, словно игнорирование ее приятеля способно как-то повлиять на сам факт его существования.
– Давай больше не будем об этом. Ты приехала к своей крестной. Хочешь ее видеть?
– Да, – сказала Мара.
За ее спиной Пакстон негромко фыркнул, выражая свое презрение. Сколько раз он напоминал ей, что родные принимают только «хорошую девочку Мару», которая делает то, что они хотят, и выглядит так, как им нравится! И разве ее папочка не подтвердил это в декабре прошлого года?
«Это не любовь, – говорил Пакс. – Они не любят тебя такой, какая ты есть, а все остальное бессмысленно. Только я люблю тебя, потому что ты – это ты».
– Пойдем, – сказал отец. – Я провожу тебя к ней.
Мара повернулась к Пакстону:
– Ты…
Он покачал головой. Разумеется, он не хочет. Пакстон ненавидел всякое притворство. И не мог делать вид, что его волнует здоровье Талли. Это было бы нечестно. Жаль – ей теперь так нужна поддержка.
