Светлана Храмова - Мой неправильный ты
– Слез не станет меньше, дорогая Рита. Ты не можешь ничего изменить. Разве ты помогла хоть кому-нибудь? Безотносительно восхищения тобой, ты в моем понимании абсолютно совершенная женщина – и я искал тебя, да, искал, да, именно тебя, но познакомила нас моя рыжая девочка, которая ушла. Да нет, я не хотел ничего такого говорить, я и не думал так. Но… Она… – Отчаяние во взгляде у Алексея, Рита испугалась этой бездны отчаяния, ведь ничего такого и не предполагалось. Он ее встретил, она вышла к нему навстречу, села в машину.
Картинки про счастье, они у нее перед глазами то прыгали, то плыли, туманя взор, «ласточки» переглядывались. И вот опять. Бездна, болото, топкая муть, в которую он ее погрузит с головой. Вместо любви. Ну вот опять, и каждый раз одно и то же. Где он, гриша, карманный мои, единственный, кто никогда не изменит? Она игрушку дома оставила, обычно в кармане нащупаешь, и легче. Нащупаешь – и смеешься, безо всяких на то причин. А сейчас там шагомер, зачем?.. да все как обычно, чего она ждала?
– Эва писала тебе, завела тетрадки в тисненом переплете. К уменьшающемуся количеству слез это отношения не имеет, я нормальный мужик, но как кнопка вдавливается где-то вот тут, рядом с теменем. От этого «Дорогая Рита» мокнут глаза, как у кисейной барышни.
– И утром ты вспомнил, вез меня на работу – и вспомнил? Теперь приехал за мной – и снова вспомнил? – спросила она.
– Да, – сказал он.
– Мы можем об этом поговорить. Если хочешь. Но очень резко…
– Что?
– Ты резко появился в моей жизни. И как будто я тебя ждала, гуляя в парке ждала, что ты возникнешь, ты возник, и стало так хорошо! Так естественно и просто. Мы уснули, проснулись, внезапная страсть, невообразимо! – и мы оба почему-то знаем, это не роман одной ночи.
– Да. А почему?
– Я чувствую так. Принимаю решения, повинуясь порыву. «Красотка очень молода, но не из нашего столетья, вдвоем нам не бывать – та, третья, нас не оставит никогда», я увидела тебя вчера, тут же строки пронеслись, мои любимые стихи. Ты понимаешь. Мы никогда не избавимся от мыслей об Эве, что нас познакомила. Между нами трагическая смерть твоей дочери. Ты ее любишь, и я ее люблю. Но я подумала – прорвемся, преодолеем. Ты точно такой, как мечталось когда-то. Еще когда строчки о красотке, что «очень молода» увидела впервые. Противоречие в них, я никак не могла уловить, о чем они, вроде как несуразность смысловая, натяжка, искусственное напряжение. Но запомнились стихи с юности. Непонятные стихи, непонятно, зачем запомнились. Сейчас поняла. Я люблю тебя, Леша, – и Анна Андреевна, урожденная Горенко, мне написала любовь в двенадцати строках.
– Рита, я знаю, кто такая Горенко, счет в мою пользу.
– Как ты можешь сейчас шутить!
– А что, дорогая Рита, я стараюсь соответствовать. Пафосно так. Приговорен молчать, а вслух…
Они стояли на светофоре, он потянулся и как-то уж очень умело запечатал ей губы поцелуем. Рита гуттаперчево выгнулась ему навстречу, слияние тел и губ (душ? про души ничего не известно; лишь яростные споры – а есть ли она, душа?), светофор переменился, наконец, он снова водитель, она пассажир, но секундная вспышка расставила акценты, совсем иные, чем до.
Любви без потрясений не бывает, не они придумали, не им отменять. (А кто придумал? И почему, зачем?.. Но так случается, это так и случается.) И ей придется отвечать ему на вопросы, слушать его и пестовать, и мучить, и лечить, «красотка очень молода… как вышедшие из тюрьмы… мы что-то знаем друг о друге… ужасное». Диалог между ними продолжился как в немом кино, беззвучно. Озвучки нет, по салону «ауди» носились невидимые титры.
«Прости, я измучился, две женщины в моём сердце, без вас обеих я не смогу. Но почему ты ее не спасла».
«Я работала с Эвой, я поняла только то, что она очень одинока».
«И ты осуждаешь меня».
«Я никого не осуждаю. Никогда».
«Никогда не говори никогда».
«Никогда не говори банальностей».
«Один – один».
«Да, я хотела стать для нее матерью. Но я не знала, что…»
«Что я не…»
– Да, я не позволял матери ее видеть. Я не позволял Эве видеть мать. Это отдельная история. Я тебе все расскажу.
Голоса обрели звук, они подъезжали к Ритиному дому, машину он оставил во дворе.
И оба ощущали странную дрожь, поднимаясь по лестнице, потому что одно: дотронуться друг до друга, немедленно, она оживает в его объятиях, едва захлопнулась дверь. Что ж за ненасытность такая, да, «как вышедшие из тюрьмы».
Прикосновения, от которых бросает то в жар, то в холод, и близость невероятная, и где-то совсем рядом гуляет ветер, и смерть, и мучительное блаженство начала и конца, беспамятство, и лица, искаженные любовью, снова и снова.
Потом он курит в кухне, Рита вышла из ванной и села напротив него. Потянулась к пачке «Мальборо» на столе, выдернула сигарету, щелкнула зажигалкой.
– Сигарета делает тебя совсем другой, – сказал он.
– Какой же?
– Немного надменной, наверное. Другой. Тебе идет. Я люблю тебя.
– Тебе тоже идет. Я люблю тебя. – Эхо, эхо рассыпалось, – люблю, молю, неволю…
А ведь если бы не продукты, шампанское и другие мелочи, – выходить из дому совсем необязательно. Вот так и остаться и здесь, и никуда не выходить. «Никогда, – подумала Рита. – Но ведь мужчины не могут сидеть без дела». Раньше она так же думала о себе. Теперь поняла, что рассматривать цыганские глаза, упрямый подбородок, ловить его жесты (он откидывает волосы назад, резко тушит сигарету, примеряет смешную перчатку-хваталку с широкими стегаными отростками для пальцев) она согласна вечно. Симметрия Лешиных черт становится привычной, грубоватая гармония делает лицо изысканным. И ленивый жест, которым он подтаскивает поближе лист бумаги, ручки и карандаши у Риты повсюду разбросаны, – взгляд резкий и цепкий, Леша сосредоточен, молниеносно выхватывает очередную деталь, из хаотичных поначалу линий появляется Ритино лицо, еще два-три штриха – и он повернул рисунок: смотри!
– Да ты мастер! Как точно поймал то, что мне самой казалось неуловимым.
– Разве я что-то ловил? – Он недоумевает, искренне. – Я писал тебя так, как вижу, ну, сверял время от времени с оригиналом, но больше для того, чтобы взглянуть украдкой лишний раз. Часами бы смотрел, не отрываясь, я…
– Ты прекрасный рисовальщик!
– Спасибо. Просто набросок, минутное дело. Эскиз. Раньше от профессии бегал, казалось, что не ко времени профессия. Теперь ко времени. Я архитектор по образованию, дизайном помещений занимался. Займусь вплотную, определился. Почему? Длинная история. Ох, мне еще рассказывать и рассказывать. Повторяю, тебе слушать надоест.
– Говори. Хотя у меня странное ощущение, что я все о тебе уже знаю. Обманчивое, наверное. Но на крокодила в тине ты явно не похож.
