Ли Стаффорд - Сердце на двоих
"В один прекрасный день ты придешь ко мне по своему желанию…Я не хочу заниматься с тобой любовью, пока ты сама не позовешь меня..". Он хотел заставить ее признать поражение, умолять его взять ее. Он не желал ничего иного, как добровольной и безоговорочной капитуляции.
Ее непреодолимо влекло к нему. Вышла из спальни, открыла дверь студии, обошла ее, касаясь девственно чистых холстов, трогая прекрасные собольи кисти. Все здесь было лучшего качества, не скупясь, он откладывал и приобретал все это для нее. Корделия нахмурилась и закусила губу. Зачем Гиль все это делал, если не рассчитывал за все получить сполна. Она не понимала его. Он так и оставался для нее загадкой, и похоже, что от этого ее любовь только возрастала.
Дом Монтеро был больше, чем показалось ей вчера на первый взгляд. Спустившись на цыпочках вниз, потрогав деревянные панели стен, она поняла, что мать Гиля принадлежала если и не к столь знатному роду, как Морнингтоны, то все же к старинной респектабельной фамилии, и у нее были деньги. И здесь Гиль был единственным наследником и завершал генеалогическую лестницу старинного рода. Она болезненно поежилась. И это не для нее, трезво сказала она себе.
Недалеко от гостиной, где они вчера ужинали, стояла открытой дверь, и Корделия увидела, что она ведет в столовую, о которой упоминал Гиль. Он был уже там, сидел за длинным столом. Перед ним стояла чашка кофе. Опершись локтем на стол, он склонил свою темную голову над чем-то, что выглядело грудой счетов и сводок.
Сосредоточенность и недовольство морщили его лоб, он совершенно не подозревал о чьем-либо присутствии, а ее сердце вспыхнуло чистой любовью. Не уже привычным желанием, но потребностью понять, помочь, одарить. Быть частью его жизни так долго, сколько он будет нуждаться в ней.
— Входи, выпей кофе, — он увидел ее и указал ей на стул. — Просматриваю сметы ремонта дома. Я не решаю и не договариваюсь ни о чем заранее, прежде чем не увижу все своими глазами.
Корделия опустилась на стул, все еще нервная, изможденная разноречивыми чувствами, охватившими ее.
— Сад действительно требует большой работы, — заметила она.
— Не только сад. Дом, как ты уже видела, только наполовину меблирован. Никак не могу разобраться со всякой ерундой, приобретенной последними владельцами. Внутреннюю отделку нужно переменить, в некоторых панелях завелся червь. — Он рассмеялся. — И это только начало!
— Но это надолго, Гиль.
— Душа требует, Корделия, я могу жить или не жить здесь, но привести все в порядок я должен.
Корделия промолчала: Бланка как раз принесла им завтрак — яйца, тосты, фруктовый сок и снова кофе. А когда та ушла, сказала глухим голосом:
— Извини меня, Гиль.
Он посмотрел на нее из-под невозмутимых бровей, и она заторопилась, отсекая возможность отступления.
— Я о студии. ТЫ… ты сделал мне подарок. Это было так неожиданно, я растерялась и бросила тебе вчера несправедливые слова. Извини меня.
— Ничего, — сказал он ровным голосом, и это отсутствие эмоций причинило ей муку.
— Но это не все! Ты столько потратил, заботясь обо мне, а я ведь не смогу вернуть это… Не смогу…
— Корделия, — твердо сказал он, усмиряя ее вежливо, но властно, — забудем это. У меня есть деньги, я могу их тратить, но даже не в этом дало. О чем мы говорим? О нескольких тюбиках краски и нескольких холстах? Давай оставим это.
Корделия закусила губу и затихла.
— А теперь, — продолжал он тоном школьного учителя, — надо взяться за несколько эскизов для моей книги. Они не должны отнять у тебя много времени, можно заниматься ими по утрам.
— Эскизы — это идея, — обороняясь, сказала она.
— Вот именно. Я хочу, чтобы они были хороши, и я знаю, что так и будет. Но они не должны полностью поглотить все твое время и творческие силы. Студия здесь, ты здесь, и все остальное здесь, — он указал рукой на сад, небо, горы. — Корделия, если ты не начнешь работать тут, значит, не начнешь вообще. Или ты художник, или одна из тех, кто сидит и жалуется на дурные обстоятельства.
Она вскочила так поспешно, что упал стул, в ее хрупком теле клокотала ярость, ее рыжие волосы освободились из заколки, когда она вскинула голову.
— Как ты смеешь? — задохнулась она. — Какое право ты имеешь внушать мне это? Я рисую всю мою жизнь. Я рисовала задолго до того, как встретила тебя, и снова буду рисовать. Ты увидишь! Что ты знаешь об этом?
На его лице все яснее читалось удовлетворение.
— Совсем немного, — дружелюбно сказал он. — Я лишь продолжаю то, что делал мой предшественник. Начинаю превращаться в мецената. Ты думаешь, почему я привез тебя сюда? А? — он замолчал, спокойно ожидая ответа.
В это мгновение решалась ее судьба, она не имела права предаться отчаянию. Не правда, не правда, стучало в ее мозгу, все это не правда! Гиль привез ее, потому что желал ее… только поэтому, да, прошлой ночью он на нее покушался, он все еще хотел ее, несомненно. Она слишком долго играла с ним в эту игру, не удовлетворяя его, и он устал от этого.
Она видела, что он ее желает. А он был уже с опытом, слишком утомлен всем этим, опустошен множеством женщин, чтобы бесконечно возжаться с ней и ее трогательной невинностью.
И вот теперь она погибала от любви к нему, сознавая ее безнадежность, ибо нужно ему было то единственное, что она могла сделать для него… удовлетворить его желание. Он привел ее к этому решению, но его-то жизнь полна другим, более необходимым. Он по доброй воле увлекся делами поместья Морнингтонов, бизнесом, благотворительностью, его поглощает реставрация дома Монтеро, публикация книги. А дальше предстоит женитьба, возможно, на Алисе.
— Ну, хорошо, — сказала она спокойно, с достоинством, еще не зная, к чему приведет это проявление силы, гордости и мужества. — Хорошо, если ты этого хочешь — пусть будет так!
Она покинула комнату, распрямив плечи, гордо подняв голову, но ничего не видя и не слыша, подгоняемая неощутимым ветром. Не оглядываясь, она поднялась наверх в студию и плотно прикрыла за собой дверь.
Еще через несколько минут она проскользнула в свою спальню, скинула бело-зеленое платье и надела джинсы и рубашку. Она бессознательно делала это, то был автоматический рефлекс: создать удобства для работы. И затем она не выходила из студии весь день. Ее лицо было сосредоточенно, губы сжаты. Она натянула холст и начала смешивать краски.
Она не теряла времени на размышления. Обычно она писала с натуры или с эскиза, фотографии. Сейчас она работала по памяти, повинуясь внутреннему зрению художника, стремясь вернуться в артистический мир, покинутый ею.
За ее спиной горы в отдалении сияли на солнце, зеленые и прекрасные, но она отвернулась от них и не позволяла их влиянию сказаться на полотне. Вместо них она видела перед собой лицо Гиля: насмешливо поднятые брови, легкая циничная улыбка, всепонимающие глаза. Сейчас она овладела им, он принадлежал ей. Не надолго, на короткое время, потом она вернет его миру.
