Джулия Лонг - Греховная невинность
Она бросила быстрый взгляд из-под ресниц, проверяя действие своих слов.
Пастор слабо улыбнулся, качая головой.
– Я подумал, что вас, возможно, заинтересуют подвиги Геракла.
Ева слегка нахмурилась, напрасно стараясь разгадать выражение его лица. Ее сердце взволнованно замерло.
– Подозреваю, вы пытаетесь что-то мне сказать, преподобный?
– От вас ничего не скроешь, леди Булман. Миссис Снит считает, что до сих пор вам успешно удавалось подавлять греховные побуждения, чему немало способствовал усердный труд и самопожертвование…
– Вы разочарованы?
– Я только что присутствовал на собрании, посвященном подготовке к зимнему балу. Мне сообщили, что дамы собираются дать вам новое поручение. Сегодня после обеда. Если у вас нет других планов.
– Прежде чем меня сочтут «достойной» войти в местное общество, – смиренно проговорила Ева, стараясь не допустить в голосе ни капли яда.
– Уверен, вы сочтете это задание детской игрой.
– Вам уже известно, в чем оно заключается?
– Да. Я назвал бы его… «Схватка с Немейским львом». Если продолжать аналогию с подвигами Геракла. Немейский лев, приняв обличье прекрасной женщины, заманивал воинов в пещеру, а затем, обратившись в огромного зверя, пожирал их, отдавая кости Аиду, владыке царства мертвых.
Наступило недолгое молчание.
– Весьма предусмотрительно со стороны льва делиться трофеями с Аидом, – тихо произнесла Ева.
– Я нравлюсь леди Фенимор, – мягко добавил Адам.
Должно быть, так звали Немейского льва.
Глаза пастора лукаво блеснули. Он вскинул руку, чтобы стряхнуть листья с волос, и Ева заметила багровую струйку у него на запястье. Манжета рубашки пропиталась кровью. Сердце графини гулко застучало.
– Преподобный… у вас идет кровь.
На лице Адама отразилось замешательство. Он поднес к глазам руку, удивленно разглядывая алые пятна.
– Наверное, оцарапался шипами боярышника, пока…
Ева тотчас подскочила к нему.
– Покажите, – потребовала она.
Адам беспрекословно повиновался, расстегнув запонку и приподняв рукав.
– Должно быть, колючки поранили кожу через рубашку.
– Прекрасно. Значит, ампутация не понадобится. – Ева лучезарно улыбнулась пастору. – Держите руку вот так и старайтесь не запачкать кровью рубашку еще больше. Сомневаюсь, что у вас найдется дюжина запасных. Идемте со мной.
Она повернулась, не сомневаясь, что преподобный последует за ней. Когда Ева говорила повелительным тоном, никто не решался ей прекословить. Даже у священника не хватило бы духу.
Адам молча подчинился.
Ева повела его мимо небольшого огорода, засеянного зимними овощами, к кухонной двери.
Кухня оказалась пуста, но аромат лепешек миссис Уилберфорс еще витал в воздухе. Рассеянные солнечные лучи, пробившиеся сквозь тучи, ложились расплывчатыми пятнами на буфеты, печь, стол и стулья, играя дрожащими тенями – розовато-лиловыми, серыми, жемчужными и угольно-черными. Казалось, Еву с Адамом окутало само облако, спустившееся с небес на землю.
– Вам придется снять сюртук, – тихо приказала Ева.
Пастор замер в нерешительности. Не сводя с нее глаз, он медленно снял плащ и, набросив его на спинку стула, стянул сюртук.
Ева замерла, скованная странным смущением. Она стояла на уютной теплой кухне, наблюдая, как раздевается пастор. В этой сцене было что-то глубоко личное, интимное. На мгновение Ева почувствовала себя совсем еще юной девушкой.
Быстро отвернувшись, она подошла к полке и принялась перебирать склянки с наклейками, пока не нашла одну с надписью «Зверобой».
Потом поставила на стол лохань и наполнила ее водой.
Пастор молча опустился на крепкий деревянный стул, придвинутый к старому дубовому столу.
– Давайте-ка поднимем вам рукав повыше.
Ева села напротив него, взяв в руки лохань.
Адам принялся закатывать рукав, обнажая руку. Ева следила за ним, затаив дыхание, словно наблюдала за торжественным открытием памятника. Почему при мысли о том, чтобы прикоснуться к коже Адама, ее вдруг охватило жаркое волнение? Его оголенная рука казалась до странности уязвимой. Медленные, осторожные движения, которыми он засучивал рукав, придавали этому действию значительность, будто на глазах у Евы совершался некий загадочный ритуал. Она невольно залюбовалась светлой кожей пастора, тронутой золотистым загаром. Широкие сильные запястья, длинные изящные пальцы, загрубелые ладони человека, не чурающегося никакой работы, голубые вены, в которых бурлила упрямая горячая кровь, – все в нем завораживало взгляд. Должно быть, Господь недосмотрел или решил пошутить, наградив священника столь соблазнительной внешностью.
Ева невольно вообразила, как он снимает с себя и остальную одежду, и смущенно откашлялась.
Царапина оказалась довольно глубокой.
– У вас есть платок? Или вы раздаете их прихожанам, как галстуки?
– У меня нет платка, – улыбнувшись, тихо отозвался он.
Жестом фокусника Ева медленно сняла с шеи фишю, прикрывавшее грудь, и погрузила в воду.
Пастор застыл в неподвижности.
Ева наклонилась вперед, чувствуя, что его взгляд прикован к ее корсажу.
– Пожертвовав галстуком, вы подали мне вдохновляющий пример, – она украдкой посмотрела на Адама сквозь полуопущенные ресницы.
Тот не ответил. Оглушенный, бесчувственный ко всему, он не сводил глаз с ее груди.
Ева осторожно промыла царапину от запекшейся крови. Адам терпеливо ждал, покорный, как ребенок.
– Рана не глубокая, – заключила она. – Зашивать не понадобится.
Пастор слишком хорошо владел собой, чтобы потерять голову из-за ее груди, несомненные достоинства которой признавали даже завистники. Ева не сомневалась, что он довольно скоро справится со своими чувствами. Однако на его руке с крепкими, будто железными мышцами под шелковистой кожей отчаянно бился пульс. Могучая воля этого человека была под стать его мускулам. Еву вдруг охватило безрассудное желание защитить его. И острая радость от того, что она может сделать для Адама хотя бы эту малость – промыть его рану.
– Вы делали это прежде, верно? – в голосе пастора слышалась легкая хрипотца. По его губам скользнула слабая улыбка.
– О, множество раз, преподобный.
– Вам… приходилось присматривать за братьями и сестрами.
– Да.
Адам нерешительно помолчал.
– Нелегко было растить их без родителей?
Рука Евы, сжимавшая фишю, на мгновение замерла. В словах Адама звучало не любопытство, а подлинное волнение. Он хотел узнать о ней как можно больше. От радости и страха у нее перехватило дыхание.
– Пожалуй, я не задумывалась, трудно мне или легко… просто продолжала жить и делала, что от меня требовалось. Ведь кроме братьев и сестер у меня никого больше не осталось. Они моя семья. Я готова отдать за них жизнь.
