Татьяна Тронина - Солнечная богиня
– Неприятная история… – сказала Оля, внимательно глядя на него. – Если Фаня действительно тебя любила…
– Я не знаю, любила она меня или нет, но если бы она действительно хотела повеситься, то не вбивала бы в стену тот маленький гвоздик, на который и картину-то повесить нельзя, а выбрала бы что-нибудь поосновательней… – с раздражением произнес Павел. – Ты, конечно, вправе считать меня чудовищем, погубившим юную девицу… Но веревку она сделала из старой простыни, которая расползалась от одного прикосновения. Я потому так говорю, что сам потом все это видел – и вбитый в стену гвоздь, и веревку… И не стала бы она это делать за мгновение до того, как к ней в комнату постучался ее отец. Она все рассчитала!
– Ты думаешь, все это было не всерьез?
– Я в этом уверен! Фаня и тогда, в возрасте своих нежнейших семнадцати лет, отличалась здравым умом и рассудительностью… Ее напору позавидовал бы танк! Я тебя уверяю, Оля, она всегда знает, чего хочет! В семь, семнадцать или семьдесят лет – она всегда будет добиваться своего…
Перед мысленным Олиным взором предстала Фаня, с ее белой «Ласточкой» и ротвейлером Кексом – машиной и собакой, без которых та не мыслила жизни, и с маленьким белобрысым мальчиком по имени Олег, по стечению обстоятельств – ее сыном… Фаня, которая вспомнила только раз о своем покойном муже Платове, чтобы был повод выпить винца. Фаня, которая никогда и ни в чем не считала себя виноватой и страшно обиделась, когда ей не дали попробовать шашлыка…
Та Фаня, которую знала Оля, действительно не могла всерьез пойти на самоубийство. Скорее всего и тогда, двадцать лет назад, она просто шантажировала всех – и Павла, и своего отца. А когда у нее ничего не вышло, то она страшно разозлилась и придумала эту историю, что Павел любил ее и бросил, так и не сдержав своих обещаний…
«Ну вот, я снова пытаюсь оправдать его! – подумала Оля. – Я уже верю только ему…»
– А Лера? – неожиданно спросила она.
– Что Лера? – поморщился Павел.
– Говорят, что ты избил ее и выгнал на улицу…
– Конечно, я ее выгнал… – прорычал Павел. – Все-то тебе надо знать! Да, я ее выгнал из квартиры – в одной рубашке, вместе с ее любовником. Бить не бил, она сама там где-то на лестнице поскользнулась…
– Ты застал ее с Кириллом? – ахнула Оля.
– Нет, с другим… При чем тут Кирилл? – недовольно буркнул он. – А ко мне как раз Иван в тот вечер приехал, они у подъезда столкнулись. Как ты думаешь, что она ему могла сказать в оправдание? Конечно, это злой муж издевается над ней… Наш Ваня добренький, он ее пожалел!
– Я ее не бил, она сама упала… – пробормотала Оля. – Слушай, а у тебя там крылышки за спиной не растут?
– Что, думаешь, я вру? – усмехнулся Павел. – А зачем? Какой смысл мне себя перед тобой выгораживать?
– Затем, что я тебе нравлюсь, – твердо произнесла Оля. – И напоминаю тебе твою давнюю любовь, эту, как ее там… Дезире.
Ничего не говоря, Павел развернул лодку, и они поплыли обратно.
Всю оставшуюся дорогу они молчали, и лишь однажды, перед старым мостом, он проронил:
– Голову пригни…
На следующий день он уехал.
А вечером Степан Андреевич собрал своих домочадцев и за торжественным ужином сообщил, что окончательное примирение с сыном состоялось и теперь он с чистой совестью может умереть.
– Будет вам! – хлопотала вокруг него Мура. – Вы еще орел… Рановато о смерти думать! А что, Павел-то надолго уехал?
Она произнесла вслух вопрос, который занимал всех.
– Не знаю… – осклабился Степан Андреевич, еще более походя на Кощея Бессмертного. – Мой сын – не бездельник, у него свое дело. Возможно, когда-нибудь в ближайшем будущем он снова навестит нас…
Июль начался с небывалого, изнуряющего зноя, перед которым меркла июньская, веселая жара, – ни ветерка, ни дождика, и даже ночью густой пылающий воздух не приносил отдыха. Земля растрескалась, а трава пожухла…
– В сентябре, после свадьбы, поедем в свадебное путешествие, – в один из вечеров сказал Викентий Оле. – К морю… как ты на это смотришь?
– Это было бы здорово! – мечтательно вздохнула она.
Они сидели на крыльце своего флигеля и смотрели, как сад постепенно погружается в темноту. Где-то сверху звякнула оконная рама.
Викентий мельком посмотрел вверх.
– Маму жалко… Раньше мы всегда вместе ездили в туристические поездки. Слушай, может, и в этот раз возьмем ее с собой?..
– В свадебные путешествия мам не берут, – тихо произнесла Оля. – И вообще, ты же знаешь, мы не особенно ладим с Эммой Петровной…
– Вот и помирились бы… Да ладно, ладно, я пошутил! – хмуро произнес он, глядя на ошеломленное Олино лицо. – Кстати, ты знаешь, что я купил у Силантьева твой портрет?
– Купил? – удивленно переспросила она.
– А ты думала, он бесплатно тебе его подарит? – фыркнул Викентий. – Ярослав Глебович еще не все мозги пропил…
– Надо же… А за сколько?
– Задорого, – значительно произнес Викентий. – Он бы все равно его продал. Знаешь, не хотел бы, чтобы твой портрет висел в какой-нибудь галерейке на Крымском Валу, а потом пропадал бы в пентхаусе нового русского…
– Ты опять шутишь! – засмеялась Оля. – До сих пор не могу поверить, чтобы Силантьева так высоко ценили… Да и картина так себе!
– Ты ничего не понимаешь в искусстве! – рассердился Викентий. – К тому же если старик помрет, то его картины сразу подскочат в цене. Степан Андреевич потому и терпит его у себя, что знает, Силантьев не простой пьяница… Все потом скажут: «Ах, благороднейший мэтр, приютил у себя бедного художника, какой он необыкновенный человек!»
– Неужели?
– А вот представь себе! Старик Локотков никогда ничего не делает просто так… – с раздражением закончил Викентий.
– Ладно, ладно, я верю… – Оля разгоряченной щекой потерлась о его плечо. – Только не сердись на меня!
– Я не сержусь, но ты, Оленька, в который раз проявляешь фантастическое неведение… Это все результаты воспитания твоей тетушки!
– Бедная тетя Агния, она ни в чем не виновата…
Но Оля не договорила – Викентий неожиданно повернул ее к себе и стал целовать.
– Жарко!.. – Оля попыталась отстраниться.
– Тихо, тихо… – он потянул ее за собой, в дом.
Скрип старой кровати.
Едва сдерживаемое дыхание.
И еще один поцелуй – на прощание…
Потом Оля долго не могла уснуть. Какое-то беспокойство овладело ею… До такой степени, что в половине второго ночи она оделась и вышла в сад.
Душная, тяжелая тишина.
Она села на теплый камень возле разрушенного бассейна. На темно-синем небе плыл желтый ломтик луны… Бог знает почему, но думала Оля сейчас о Павле. Интересно, где он, что сейчас делает?..
