К. Борджиа - 11 дней и ночей
Играла музыка.
Навстречу нам вышла женщина лет тридцати, под короткой рубашкой которой я безошибочно могла определить полное отсутствие белья. Как потом выяснилось, она была шведка, частенько приезжавшая сюда со своим мужчиной специально для занятий садо-мазохизмом в доброй, а главное, понимающей компании датчан.
В Швеции подобные общества запрещены.
Кроме них, в зале присутствовала еще одна шведская, вполне на вид солидная пара лет тридцати с небольшим: по крайней мере дама была аж в очках.
Мы с Метте сели на низенький диван – надо ли пояснять, что диван был кожаный и черный? – где уже сидели худой очкарик, похожий на студента-отличника – в черной коже же, – и его не менее очкастая подруга, у которой позднее оказалась совершенно потрясающая фигура.
Кроме всех уже перечисленных, в тот вечер в подвале сидели еще один парень, любитель исключительно мазохистских утех, и самодовольный, круглолицый основатель Общества – убей Бог, не помню, как его звали, – с которым у меня завязалась беседа о положении сексуальных меньшинств в Штатах.
Между тем к первой шведке присоединился ее любовник, и они сначала долго танцевали в одиночестве, показывая пример остальным, которым в принципе не было до них никакого дела.
Халатик женщины распахнулся, и я могла удостовериться в правильности своего изначального предположения относительно скудости ее нательного гардероба.
Она так и продолжала танцевать – в стороне от партнера, поскольку медленный танец к тому времени уже кончился, – демонстрируя желающим стройное, я бы даже сказала, жилистое тело, очень рельефное, с мыском светлых волос на выразительно выступавшем под плоским животом лобке.
Не считая повисшего на плечах халатика, на женщине были только белые туфли, подчеркивавшие ее наготу. Признаюсь откровенно, то, что она с удовольствием оставалась голой в нашем затянутом в кожу обществе, подействовало на меня возбуждающе – и притом весьма.
Она была той, которую здесь принято было называть «рабой». Мужчина, долговязый швед, производивший своими заторможенными движениями впечатление человека, хорошо знакомого с расслабляющим воздействием наркотиков, в конце концов обнял ее за талию и подвел к кресту.
Она послушно подняла руки и дала их закрепить двумя кожаными ремешками.
«Хозяин» долго стоял, тупо рассматривая подругу, пока она беспомощно извивалась перед ним, призывая всем своим видом принять надлежащие меры.
Для того, чтобы скрыть явную немощь, парень стал истязать жертву пальцами.
Женщина в восторге билась на кресте, привлекая к себе все больше и больше внимания.
Все то, что последовало за этим, осталось в моей памяти набором отдельных сценок, достаточно живописных, но почти не связанных между собой, а будто выхватываемых из, вероятно, плавного течения того вечера.
Вот шведка, уже не на кресте, а на коленях перед топчаном, принимает своего «хозяина» сзади.
Вот она же, уже на соседнем с нами диване, жадно присосалась к детородному органу второго шведа, а первый сидит рядом и с равнодушным видом зондирует пальцем ее достоинства, скрытые между ягодиц.
Вот уже в дело, не снимая очков, вступает вторая шведка, которую тоже «исследуют» с обеих сторон.
Наконец, друг за друга принимаются мои скромные очкарики. Я как сейчас вижу широкий круп девицы и размазываемую по нему членом блестящую жидкость.
Это было одновременно и гадко, и интересно, и как-то уж больно обыденно.
Мазохист попросил Метте, чтобы она занялась его воспитанием.
Метте молча курила и слушала его униженную болтовню.
Говорили они на своем дурацком языке, но я могла понять, что у моей подруги сегодня нет настроения – едва ли парень стал бы приставать к ней, не зная о ее склонностях заранее.
Тут я неожиданно для себя самой обратилась к Метте и поинтересовалась, правильно ли я догадалась о том, что парню нужно, и не могла бы я заняться им вместо нее.
Метте посмотрела на меня с нескрываемым интересом и по-английски сообщила «рабу», что берет его, но при одном условии: он будет делать то, что захочет ее подруга, то есть я.
Парень, уже некоторое время стоявший перед нами на коленях, вместо ответа радостно наклонился и поцеловал мой сапог.
Я вся дрожала от не знакомого мне до сих пор восторга, когда вставала с дивана и видела, что парень по-прежнему лежит у моих ног и даже не предпринимает попытки подняться.
Я почувствовала, что действительно владею им, этим совершенно посторонним мне человеком. Непередаваемое ощущение!
Такое ощущение, боюсь, испытывают разве что маньяки. Ощущение своего превосходства над беспомощной жертвой и полной безнаказанности любых действий по отношению к ней.
Маньяк не любит свою жертву.
Именно поэтому какие бы то ни было изощренные игры между любовниками напрочь лишены подобной остроты.
Помню, как один мой знакомый в пылу откровения признался, что в юности мечтал повелевать женщинами, подчинять их свой воле и делать с ними все, что захочется. Потом у него стали появляться любовницы. Он проводил в ними легкие эксперименты – «походи передо мной на четвереньках», «поцелуй мне руку», «пойдешь в туалет, не закрывай дверь» и т. п., – и все до единой соглашались на такое, о чем можно разве что прочесть в «крутых» порнороманах.
Но он при этом ничего не испытывал. Он любил этих девушек. И понимал, что они идут на подобные унижения тоже исключительно из-за привязанности к нему.
Отношение к человеку не просто нелюбимому, а вовсе постороннему обостряет восприятие эротичности ситуации.
Парень шел за мной следом на четвереньках.
Я заметила, что стою около красного топчана, и только сейчас увидела, какой он блестящий, холодный и неприветливый. Такой выглядит театральная мебель, когда смотришь на нее сначала из зала, а потом – взойдя после спектакля непосредственно на сцену. Я приказала парню раздеться.
Наблюдая за его порывистыми движениями, я как-то не думала о том, что на нас смотрят.
Он снял с себя все, и я велела ему лечь на топчан.
У него оказалось довольно противное тщедушное тело, исполосованное следами от резинок и ремня.
– Возьми плетку, – тихо попросил он по-английски, и мне захотелось убить его за это.
Такой гад, да еще сам хочет, чтобы его исхлестали! Ну, погоди у меня!
От обилия вариантов, которые я обнаружила развешенными по стене, у меня буквально разбежались глаза. Были здесь и крохотные плеточки, неизвестно для чего предназначенные – вероятно, как поняла я позже, для легкой игры с гениталиями, – и резиновые лопатки, вырезанные в форме растопыренной пятерни, и длинные, тонкие розги, и даже настоящий кнут, который едва ли можно было принять за орудие распаления страсти – скорее, за оружие массового уничтожения.
