Пенни Винченци - Злые игры. Книга 2
В комнате повисла долгая тишина; голова у Шарлотты очень медленно и приятно кружилась.
— А если бы вы нашли любовь, — проговорила она, — могло бы что-нибудь измениться? Могли бы вы с Изабеллой перестать устраивать друг друга?
— Ну, этого я сказать не могу. — Джереми взял и поцеловал ее руку. — Я ведь еще ни разу не встретил любовь. Бывал иногда к ней близко, даже очень близко, но так и не встретил.
— Если бы речь шла обо мне, — Шарлотта подлила себе чая, чтобы протрезветь, — последовательность должна была бы быть немного иной. Мне бы не улыбалось начать помогать вам в поисках любви, а потом оказаться низведенной до одного из вопросов во время ежедневной встречи секретарей.
Джереми посмотрел на нее, глаза у него стали очень темные и глядели испытующе, почти жестоко.
— Могу тебе обещать, — произнес он, — что если мы действительно найдем любовь, ты и я, то у меня появится желание все изменить, и очень быстро. Действительно очень быстро.
— Не думаю, Джереми, — возразила Шарлотта, смущенная и почти испуганная тем поворотом, который принимал их разговор, вообще всем этим вечером и убеждавшая себя, что, как ни приятно слышать подобные речи, нельзя забывать, что имеешь дело с мастером по части таких разговоров, великолепно знающим, куда и как их направить. — Не думаю, что это может когда-нибудь случиться. — Она поднялась довольно решительно. — Замечательный был вечер. Просто замечательный. Но… — она посмотрела на часы, — пять утра. К семи я должна быть на работе. Не могли бы вы распорядиться, чтобы ваш очень скромный шофер отвез меня домой?
Джереми посмотрел на нее и вздохнул:
— О боже, опять английская школьница. Такая благоразумная.
Шарлотте стало ужасно больно и обидно, у нее было такое ощущение, будто ее ужалили: ярлык благоразумной школьницы постоянно висел на ней, причиняя множество страданий; она вспомнила, как часто Гейб отпускал в ее адрес насмешки и ядовитые колкости на этот счет, да и ее брат тоже. Шарлотта вспыхнула и почувствовала, как слезы подступают у нее к глазам. В голове у нее внезапно прояснилось.
— Извините. — Она отвернулась. — Извините, что я такая английская и такая благоразумная. Я не всегда делаю это нарочно.
— Шарлотта, — Джереми говорил очень мягко, — прости меня. Я не хотел тебя расстраивать. Мне нравится в тебе эта английскость, честное слово, нравится. Мне она кажется очень… милой.
— Правда? — со вздохом спросила Шарлотта. — А большинству нет. Большинство считает ее просто ужасной.
— Ну, что касается меня, то я так не думаю. И хочу поблагодарить тебя за то, что ты меня выслушала. Что была сегодня со мной. У нас получился изумительный… вечер. Ты приедешь ко мне сюда еще раз? Когда-нибудь?
— Н-не знаю… может быть. Я как-то не очень уверена, что это самая удачная мысль.
— А ты очень уверенный в себе человек, да? — Он встал и теперь задумчиво глядел на нее сверху вниз. — Очень уверенный в себе. Я тебе завидую.
— Джереми, — воскликнула Шарлотта, улыбаясь ему в ответ и искренне не поверив его словам, — ну как вы можете говорить такое?! Вы ведь и сами далеко не бедный и застенчивый, вечно краснеющий кавалер. Это у нас в Англии так говорят, — добавила она.
— А вот здесь ты ошибаешься. — В глазах Джереми снова появилось выражение глубокой грусти. — Очень ошибаешься. Я бы что угодно отдал за то, чтобы быть уверенным в себе, чтобы знать, чего я хочу. Ты-то это явно знаешь. Но при таком отце, какой был у меня, очень трудно обрести такую уверенность. Даже когда он умер.
— Вы должны сильно скучать по нему, — сказала вдруг Шарлотта.
— Да, — подтвердил он, — я и скучаю. Очень сильно. Возможно, он и подавлял меня, и многого требовал, но это был самый добрый человек, какого мне приходилось видеть в жизни. Я себя чувствую без него очень уставшим, как будто лишившимся сил. Отношения с отцом всегда очень важны, и они совсем особенные, правда?
Шарлотту внезапно охватила неодолимая грусть — не только из-за того, что Джереми показался ей таким одиноким и столь искренне переживающим смерть отца, но и потому, что ее собственный и несчастный полуотец, которого она так любила, тоже фактически не участвовал сейчас в ее жизни; она подумала и о настоящем своем отце, о всех тех годах, которые они прожили друг без друга, — и глаза у нее при этих мыслях снова наполнились слезами. Джереми подошел, тихо и нежно обнял ее: «Шарлотта, Шарлотта, бедняжка, не плачь, не надо», — и вся накопившаяся в ней печаль, вся ее усталость, возбуждение от странной и непривычной обстановки, в которой она оказалась, и осадок от неприятного разговора с Гейбом накануне вечером, — все это вдруг наложилось одно на другое, слилось, превратилось в нечто необыкновенно мощное и всеподавляющее, и прежде чем она успела хотя бы только начать разбираться, что же это такое, она уже ощутила это нечто, и оно потрясло ее; и Джереми тоже почувствовал и понял это, прижал ее к себе еще сильнее, очень тихо, шепотом повторил ее имя и начал целовать ее, нежно и ласково; и Шарлотта, вдруг испугавшись, вспомнила об осторожности и резко отстранилась. Что бы ни произошло, пусть он обидится и даже рассердится, но она не должна, не может позволить всему этому зайти еще дальше. Это очень опасно, это просто каприз и глупое упрямство с ее стороны, и ей надо как можно быстрее, прямо сейчас уходить отсюда, чтобы не произошло ничего плохого.
— Ну вот, опять, — прошептал он, поглаживая ее волосы, — опять эта холодная и сдержанная английская девочка. — И Шарлотту при этих словах будто окатило волной гнева и боли, которые каким-то непостижимым образом только усилили ее желание, и она в тот же момент позабыла про все, про всякий здравый смысл, про любую осторожность, и не столько для удовлетворения желания, становившегося все более жгучим, сколько просто ради того, чтобы избавиться от преследующего ее всю жизнь ярлыка, ужасного, давящего ярлыка примерной школьницы, она снова прижалась к Джереми и ее влажные губы, уже нисколько не сдерживаясь, принялись сами искать встречи с его губами.
Она сама не поняла, когда и как вдруг очутилась на постели в комнате позади студии, и Джереми в перерывах между поцелуями, которые становились все более страстными, очень ласково и очень аккуратно снимал с нее одежду, делая это с проворством и мастерством, явно свидетельствовавшими о большой практике; не поняла она и того, каким образом оказалась вдруг обнаженной, совсем-совсем обнаженной, и он тоже; он стоял на коленях, возвышаясь над ней, улыбался, и все ее тело страстно хотело его, жаждало ощутить его в себе. Шарлотта чувствовала, как нарастает, крепнет в ней это желание, как оно становится все больше, подобно медленно раскрывающемуся цветку; нежная, влажная и горячая, она жаждала принять его в себя, и теперь ей уже легче было бы выпрыгнуть из огромного окна прямо в ночное небо, чем пойти наперекор своему желанию. Она раскрыла объятия, и он опустился в них, плавно и осторожно лег на нее; теперь она чувствовала, как увеличивается его пенис, как он все крепче давит на нее, продвигается к ней, начинает постепенно входить в нее, и она сделала осторожное движение, как бы устремившись ему навстречу. Джереми принялся целовать ее груди, чуть прикасаясь к ним губами, осторожно и неторопливо, как бы дразня кончиком языка ее соски; иногда он отрывался на секунду, чтобы бросить на нее взгляд, а потом опять продолжал целовать ее — ласково, томно, необыкновенно нежно, — и с каждым его поцелуем, с каждым прикосновением желание охватывало ее все сильнее, оно прокатывалось по всему ее телу волнами то жара, то сменявшей его почти физической боли. Шарлотта раскрывалась ему навстречу, все глубже и глубже принимая его в себя, отвечая ему все более страстно и энергично, и чувствовала, как это огромное желание уже не давит, но будто уносит ее, как оно побуждает ее все сильнее хотеть его, стремиться ему навстречу. Тогда Джереми стал медленно и ласково целовать ее в губы, а его руки оказались под ней и, слегка сжимая, поглаживали ее ягодицы. Шарлотта уже не видела и не слышала, не замечала вокруг ничего, абсолютно ничего, ее охватила какая-то особая сосредоточенность, не только физическая, но и душевная, сосредоточенность, все сильнее и сильнее требовавшая облегчения, высвобождения. Теперь она лихорадочно двигалась навстречу Джереми, повинуясь какому-то очень быстрому ритму, почти рывками, тело ее выгибалось, голова запрокинулась назад, она не воспринимала сейчас ничего, кроме позывов собственного тела; все ее физическое существование сконцентрировалось в эти минуты только на предчувствии приближавшейся кульминации, и наконец у нее как будто вспыхнуло перед глазами что-то очень яркое, в ушах раздался гром, она вскрикнула, потом еще и еще раз, движения ее участились, и вот на нее свалилось, словно дар свыше, это необыкновенное ощущение, почти до боли сильное и приятное, оно обрушивалось на нее снова и снова, расходясь по всему телу бесконечными волнами радости и удовольствия; но вот оно ослабло, постепенно сошло на нет, все кончилось. Шарлотта открыла глаза и увидела прямо над собой лицо Джереми; он улыбался ей, ласково и нежно, но с каким-то странным торжеством во взгляде; и с острой болью, которая мгновенно и безжалостно вытеснила собой ощущение радости, Шарлотта сразу же, в ту же секунду, поняла совершенно отчетливо и ясно, какой опасный поступок она совершила.
