Джанет Чарльз - Одесское счастье
– Я идти. Вы поговорить.
Ее неожиданное достоинство только напомнило мне, насколько жалка моя собственная роль в этой похабной пьеске.
– Как думаешь, долго нам здесь торчать? – поинтересовался мистер Кесслер.
Я пожала плечами. Ему-то что? Он может слинять в любой момент. Это я тут насмерть застряла. Кожа горела, тоска разъедала душу, бесконечные дни тянулись и тянулись. Горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошечное. Мама дорогая, как же ж я устала. Устала от бедности. Устала от интриг. Устала лавировать. Устала вкалывать на двух работах, почти не видя бабулю. Устала постоянно внушать себе, как мне свезло, что у меня хорошая квартира и лавэшное занятие. Усталость задавила во мне даже надежду на счастье. В стеклах дождинки серые свылись. Ой-вей, мне все шибче хотелось на кого-то опереться, на кого-то сильного, способного меня поддержать и защитить. Все шибче хотелось жить там, где законы пишутся не бандитами и не в интересах бандитов, где полиция, учителя и врачи не берут взяток, где люди относятся друг другу с добротой и уважением. Существует ли где-то на земле такое райское место?
Судя по весточкам от Тристана из Калифорнии, таки существует. Его письма убеждали меня, что его мир благожелательней и ласковее моего.
«Сегодня по пути на работу спустило колесо. Первая же проезжающая мимо машина остановилась, и водитель мне помог. Именно из-за таких мелочей я и счастлив жить там, где живу. Но, готов поспорить, в твоем городе тоже есть хорошие люди. Люди ведь везде одинаковые, правда?»
«На выходные поехал в Йосемитский нацыональный парк. Я тебе о нем еще не рассказывал? Там растут самые большие деревья на планете Земля – секвойи. Их стволы такие толстые, что давным-давно кто-то прорубил в одном дереве отверстие, через которое теперь могут проезжать машины. Секвойи такие высокие, что наверняка достают до небес».
Мне нравилось воображать такие высокие деревья, что их верхние веточки щекочут богу пятки. Но я, конечно, не купилась на байку, будто через ствол дерева прорублен тоннель для машин – это уж ни в какие ворота не лезет.
Поначалу Тристан писал юморные и поверхностные письма. Но со временем его тон изменился.
«Сегодня провел в парке прекрасный день. Свежий запах листвы, пробивающийся через кроны свет… но я мог думать только о тебе. Ты очень много для меня значиш».
«Мне сорок лет. Все мои друзья уже женаты. Каждый день они возвращаются домой к своим женам и детям. Я хочу, как и они, с кем-то разделить свою жизнь...»
Чтоб вы знали, Тристан через свои откровения мало-помалу становился мне дорог. Я ему уже на полном серьезе писала, что всегда с нетерпением жду его писем, что они мне работать и жить помогают и что мы с ним, кажется, хотим одного и того же: любви, товарищества, семьи. Я даже спросила, а хочет ли он детей, но, нажав на кнопку «Отправить», тут же об этом пожалела и заметалась отменить отправку, однако сообщение уже ушло.
Наверное, Тристан подумает, что я слишком тороплю события? А вдруг он больше никогда мне не напишет? Я дергалась проверить почту чуть не каждые полторы минуты, не теряя надежды. Понимала, что это у меня крышу немножко сносит, но не могла перестать. Не могла сосредоточиться ни на чем другом. Когда ответ таки пришел, по телу прокатилась волна облегчения.
«Дорогая Дарья, я очень хочу иметь семью и детей, особенно маленькую дочку, похожую на тебя. С любовью, Тристан».
Это его письмо я даже распечатала на принтере, чтобы повсюду иметь при себе заветные слова.
* * * * *
Тем временем Владлен Станиславский напирал все шибче и шибче. Взял себе в моду отправлять мне на работу цветы. Хэрмон жаловался, что у него на них аллергия, и я передаривала букеты Вите и Вере. Еще Влад присылал шоколадки – их я отдавала старушке, просящей на улице милостыню. Потом в ход пошли драгоценности. При виде в зеркале своего отражение с пятикаратным изумрудом на шее пришлось себе напомнить, что для бандита голдяки и брюлики не ценнее, чем, к примеру, жвачка для нормального человека. Я передарила браслет с рубинами тете Вале, а изумрудную подвеску бабуле.
Влад засовывал записки под мою клавиатуру и между папок, и в течение дня я неожиданно их находила. Он цитировал из Пушкина:
Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Эти записки я почему-то сберегала под подушкой.
* * * * *
Тристан писал:
«Для меня самое важное – завести жену и детей. Больше всего на свете я хочу иметь семью. Мне не нужны большие деньги или дорогая машина. Моя мечта простая – я хочу любить и быть любимым женой и детьми. Может быть, для таких разговоров еще слишком рано? Мне следовало подождать?»
Я ответила, что мечтаю ровно о том же. Мне хотелось иметь собственный дом и детей – а какой женщине этого не хочется? Перед тем как нажать кнопку «Отправить», я секундочку поколебалась, думая про Влада. Хотя я никогда не скажу этого вслух, он мне нравился. Очень нравился. Умный и красивый, и рядом с ним я чувствовала себя такой… живой. «Воодушевленной», как сказала бы Джейн. Но Влад часто надолго исчезал, а все его деньги грязные, как улицы Одессы. А уж такого отца врагу не пожелаешь. И чтобы построить жизнь, в которой нет места телохранителям и мешкам для трупов, разум подсказывал выбрать Тристана, учителя из Калифорнии.
Я отправила письмо.
«Не то чтобы в мешках для трупов не было своей изюминки», – прикидывала я, горбясь за столом над квартальным отчетом и краем уха слушая, как Хэрмон в коридоре припер кого-то к стенке и старается вжучить за валюту одно из Олиных художеств. Иногда меня так и подмывало пожалиться Владу, чтобы он с ними разобрался. Я нарисовала себе Олину посиневшую кожу, выпученные глаза и темные цяточки на горле, оставшиеся от душивших ее пальцев, рядом представила проломленный лопатой череп Хэрмона. Картина показалась мне небезынтересной. Но я пока ни разу не грузила Влада своими проблемами по работе, хотя в иные дни мне очень хотелось с ним поделиться. Особенно сегодня.
Когда Хэрмон вернулся в офис, разобравшись с Мелиндой, Олей и мистером Кесслером, он твердо сказал мне:
– Нам надо поговорить.
Есть ли еще какие-нибудь три слова, способные так напугать?
