Марина Порошина - Майне либе Лизхен
Закончив, Ба полюбовалась на свои труды, еще раз ощупала синяк под глазом забинтованного и облепленного пластырями Пустовалова и сообщила:
– Пожалуй, все. Все, что можно сделать дома. Но в больницу вы, конечно, не поедете.
– Конечно, не поеду, – замотал головой художник и даже не охнул – ему и правда стало легче. И если до этого момента он смотрел на соседку с испугом, то теперь – с благодарностью.
– Но в милицию надо сообщить. Вы их видели? Запомнили?
– Трое. В куртках, в шапочках вязаных. У одного кольцо с печаткой. Он мне руку вывернул… очень больно. А лица у них… никакие.
– Вы художник, что значит – никакие?! – возмутилась Ба. – Вы можете нарисовать их портреты, мы передадим их в милицию, я по телевизору видела…
– Так то по телевизору, – слабо махнул рукой Пустовалов. – А в жизни никто и заниматься этим не будет. Я в милицию не пойду. Бесполезно это все.
– Нет, я сама участковому позвоню, – решительно сказала Ба. – Хотя бы Ларькин должен быть в курсе того, что у него под носом творится. Ну хоть что-нибудь вы запомнили, Алексей Николаевич? Может, они говорили что-то? Имена называли?
– Вы прямо как мисс Марпл, – улыбнулся художник, и улыбка получилась настоящая, от души. Но тут же погасла. – Они меня не случайно избили. Они меня ждали. Один сказал что-то вроде – где шляешься так поздно, заждались уже. А потом…
– Что? Что – потом? – напряглась Ба.
– Потом тот, что с печаткой, сказал, чтоб мы все убирались из этого дома, а то хуже будет. Что в следующий раз… они мне руки переломают так, что я никогда рисовать не смогу. И листы достали из папки… порвали.
– А куда вы ходили… с рисунками? – перевела разговор на другую тему Ба.
– Меня вчера утром в министерство культуры вызывали! – оживился Пустовалов. – То есть не вызывали, а попросили прийти. Представляете? И картины просили принести, какие есть. У меня немного, старые растерял, а новых не писал давно, вы же понимаете… Ну, нашел, одну еще за ночь нарисовал, все равно от волнения спать не мог. Вот… И помощник министра мне сказал, что у него поручение… К ним делегации часто приезжают, надо им подарки дарить. Всякие уральские пейзажи уже приелись, а мои картины им очень подходят. Он так сказал.
От волнения Пустовалов замолчал, а Ба расцвела улыбкой.
– Еще сказал, что хотели бы организовать выставку моих картин прямо в министерстве, в холле и в зале для приема делегаций. Еще предложили в конкурсе участвовать… сказали, что у меня хорошие шансы. Вот… А одну картину сразу купили. За пятнадцать тысяч.
– Замечательно! – не выдержала Ба. – Поздравляю, Алексей Николаевич, дорогой!
– Это все удивительно так… И неожиданно. Я не понимаю, откуда… – бормотал польщенный Пустовалов. – Откуда они вообще меня знают.
– Вас все знают! – заверила его Ба. – Я же вам говорила. И в Союзе художников тоже. Так, как вы, никто не умеет город рисовать. Вы же сами говорили, что для вас все дома – живые. Да вот, кстати, зачем я пришла: моей подруге ее знакомые из Москвы звонили, непременно хотят купить именно вашу картину. Просили меня узнать.
– Для вас – любую, – заволновался Пустовалов. – Только… Я ведь работы с собой брал, в министерство. А эти, которые на меня напали… все порвали.
– Не беда! – решительно отозвалась Ба. – Вы еще нарисуете.
И, желая отвлечь Пустовалова от мыслей о погибших картинах, Ба с нарочитым любопытством поинтересовалась:
– А где же это вы гуляли допоздна? Министерство давно закрыто…
– Я к знакомым ходил, – признался Пустовалов. – Сто лет никого не видел. А раньше часто встречались, компании были, выставки, проекты всякие… – Он вздохнул и тут же оживился. – Мы тут опять такое придумали! Нам бы только до лета дожить!
– А какие варианты? – в тон ему ответила Ба. – Конечно, доживем. И придем на вашу выставку. Ну ладно, не буду вам мешать отдыхать. Давайте так договоримся: вы лежите, телефон я вам поближе поставлю, вы, если что, звоните. Мне или Галине… лучше мне. Я вам через часик поесть принесу.
– Елизавета Владимировна! – окликнул ее Пустовалов, когда она уже выходила из комнаты. – Я же забыл совсем! Там на полу куртка лежит… Только она… грязная.
Вернувшись, Ба подняла с пола и протянула Пустовалову куртку – мятую, в темных засохших пятнах.
«Надо забрать с собой, постирать, – подумала Ба. – У него и стиральной машины нет…»
Откуда-то из недр куртки Пустовалов вытащил… тряпичного ангела весьма странной наружности: худая встрепанная босоногая тетка в домашнем халате, крепко сжимающая в руке метлу, больше походила бы на ведьму, чем на ангела, если бы не расправленные за спиной крылья из ткани в клеточку – в тон халату.
– Это вам, – протянул он куклу Елизавете Владимировне. – А метла – чтобы неприятности отгонять. Как вы от нас всех отгоняете. Я у знакомой купил, для вас. Она к Рождеству делала. Ангелочков в кружавчиках у нее всех раскупили, а эта – осталась. Хотя она – самый настоящий ангел и есть, вам не кажется? Смотрите, целехонькая. Даже метла не сломалась. Чудеса!
Ба протянула руку, осторожно, как живую, взяла куклу, взглянула ей в лицо – блестящие глаза-пуговицы, вдруг показалось ей, смотрели вполне осмысленно, устало и немного печально, но, в общем, ободряюще. Такая уж у тетки-ангела работа. Ба молча кивнула Пустовалову и побыстрее вышла из комнаты, боясь расплакаться. Придя домой, она удостоверилась, что Левушки нет дома, уселась за стол, посадила ангела перед собой – и только тогда расплакалась от бессилия и отчаяния. Ей восемьдесят восемь лет, она старуха, слабая и никчемная, задержавшаяся на свете непонятно зачем, попавшая в совсем чужие, непонятные времена – где ей взять такую метлу, чтобы оградить всех близких и дорогих людей от неприятностей? Ей было жаль себя, избитого художника, оскорбленного в лучших чувствах Германа Ивановича, Левушку, глупого и ничего в жизни не понимающего – ей совсем немного осталось, а как он будет жить без нее? И еще было жаль Дом, обреченный на гибель – за что?! Тетка-ангел смотрела на Ба своими глазами-пуговицами и молчала. А что еще она могла сделать? На все эти вопросы не было ответа и у нее.
* * *– Ну и погода сегодня! Конец света! Трамваи, как всегда, встали на Кольце – красота! – Левушка отряхивался от снега, дул на красные озябшие пальцы. – А ветрище! Прямо с ног сдувает! Вообще, думал, не дойду…
