Эллина Наумова - Мужчины из женских романов
Московская зима. Девяностые. Государственные комиссионки умирают, нарождаются частные ломбарды. В одной из последних топчутся молодая женщина и маленькая девочка. Мама с дочкой. Ищут дешевый оригинальный подарок бабушке на Новый год. Продавщица мехового отдела выносит из служебного помещения что-то рыжее, воздушное, трепещущее от ее дыхания. Небрежно бросает на прилавок. Достает пустые плечики. Дочка видела шубы из мутона, мерлушки, кролика и каракуля. Но никогда такого шикарного чуда. «Зин, это что, настоящая лиса?» – громко спрашивает тетка из отдела фарфора и застывает в охотничьей стойке с мечтательными и одновременно тревожными глазами. «Была лиса лет пятнадцать назад, а теперь облезлая…» Зина настороженно косит в сторону покупателей и умолкает. «Ненавижу пушистый мех», – тихо-тихо бормочет мама. А дочке хочется плакать. Разве может такая красота быть дрянью? Но в их семье культ образования. И мама, и бабушка часто повторяют: «Будешь плохо учиться, останется одна дорога – торговый техникум и продавщицей в магазин». Наверное, так они выражают презрение не к самой работе, а к обвесу, обсчету и спекуляциям дефицитом. Но девочка все воспринимает буквально: продавщицы – это низшая каста. Даже их уложенные в парикмахерской волосы, ярко накрашенные ногти, золотые кольца на десяти пальцах и импортная одежда не сбивают ее с толку. Компенсируют ужас своей тупой деятельности, что им еще остается. И если столь презренное существо так презрительно отзывается о самом необыкновенном, самом роскошном из всего, что девочка встречала в жизни, – лисьем мехе, то грош ему цена, даром его не надо…
В первой сцене участвовали Светины бабушка и мама, во второй – мама и она сама. «Принципиальные, но свободные». Бремя принципов легко, когда под ними – детские потрясения. Такие вот меховые страсти. Больше ей о шубах думать было нечего.
А пауза в отсутствие старших редакторов была кстати. Разумом дочери завуча, которая отродясь не боялась учителей, она понимала, что ей необходим совет Нинель Николаевны. Знала, что ошиблась, начав сравнивать фрагменты романов. Картины, написанные маслом, смотрят издали. Приблизишься вплотную – и ничего, кроме отдельных мазков, не увидишь. Тоже завораживает, но фактурой, а не сюжетом. Она же будто три полотна рядом вывесила и схватилась за лупу. Так подлинность определяют. Но и безумец вряд ли захотел бы подделывать шедевры ее художниц слова. Есть ли какой-то редакторский прием, чтобы забыть об удручающем сопоставлении и вновь увидеть Алексееву, Аранскую и Славину на расстоянии по отдельности? А то Свете уже мерещилось, что фразы у всех одинаково корявы, лексика бедна. Даже грамматических ошибок было многовато.
Она была девушкой искренней и вполне могла сказать: «Нинель Николаевна, я поняла, что вы имели в виду, когда отдавали мне листок с романсовым «мы странно встретились и странно разойдемся». Я ведь представления не имела, что близкие по возрасту авторы говорят об одном и том же одними и теми же словами. И долго пребывала бы в заблуждении, что они совсем разные, не дерни меня черт закапываться в каждое предложение каждой из них. Я хочу восстановить перспективу. Мне тошно без горизонта. Это клаустрофобия в текстах. Как мне выпутаться? Как выстроить серию «Новый настоящий роман»? Я вам не конкурентка, я хочу у вас учиться, я способна много работать, не топите меня». Абсолютная вера в то, что с любым человеком можно договориться, если быть честной и изначально его уважать, не раз заставляла Свету плакать. Скажет одному правду, услышит от другого, как тот ее извратил, и ревет: никто никого не понимает, все друг друга ненавидят. А потом опять за свое. Вера – штука упрямая.
Со старшими редакторами было иначе. Они всегда уточняли неясности в разговоре. Были доброжелательно настроены и хорошо воспитаны. Но частенько безжалостная ирония владела ими и подчиняла их себе, а не наоборот. И еще бессмысленно было просить, чтобы Нинель Николаевна скрыла от Павла Вадимовича, до чего Свету довела работа. Девушка уже сообразила, что ее горести кажутся им малостью, забавными эпизодами, которые она и не вспомнит через год-другой. Так почему бы вместе не посмеяться над ними? К этому она готова не была. Усвоила, что с юмором человек может относиться только к самому себе. Остальные – жертвы его сарказма. Поднять на смех для нее было формой издевательства, и никаких других точек зрения на этот счет она принимать не желала. Почему клоуны и комики в жизни чаще всего грустные, мрачные, злые, желчные? Потому что добиваться, чтобы над тобой ржала толпа, гораздо противоестественней, чем чтобы она тебя била. А крик: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!» – это видимость, а не утешение. Света узнала об этом из самого надежного источника – себя. Вступившие на путь познания обязательно станут терпимыми, когда исчерпают запас неприятия. И добрыми, когда отозлятся полностью. Чтобы успеть хоть к старости начать походить на человека, надо тратиться интенсивно и по-крупному. К примеру, ненавидеть не отдельного не вышедшего совестью типа, а причину, по которой миллионы ею не выходят. Но Света жила естественно – доставалось и причине, и следствию.
«Я тут пропадаю ни за грош, буквально, если учесть зарплату, а они сплетничают обо мне в курилке, – думала Света. – Посмеиваются над непосредственностью. А ведь я еще не давала им поводов себя осуждать». И снова она рассердилась и превратилась в неисправимую отличницу: трудись, хорошенько готовься к разговору и советуйся с обоими сразу. Упрямица беспомощно вздохнула и неожиданно почуяла дуновение свободы: «С чего это я запаниковала? Все очень просто. Не могу остановиться, все сравниваю? Надо взяться за последние главы, за сцены расставаний. Если мои сериальщицы и расплевались со своими мальчиками по общей причине, напишу всем, что желаю успехов в других издательствах, и начну сначала. Это еще тот случай, когда не время теряешь, а опыта набираешься. Бабушка такое вообще красиво называет: не мука, а наука. Кстати, противопоставление спорное. А слово «мамсик» звучит отвратительно». Она обежала круг и вернулась к Диме. Останавливаться было нельзя. «Чеши дальше, к спасению работой», – велела себе девушка и яростно заелозила мышью по коврику.
Все-таки с рекламщиками, навязчиво использующими якобы подсознательное стремление женщины одеваться и краситься так, чтобы вызывать эрекцию у всех мужчин, надо судиться. Феминистки тут недоработали. Пусть ролики этого сорта останутся на телеэкране. Но да, сопровождаются они откровениями проституток о том, как, чем и сколько необходимо трудиться над современным мужчиной, чтобы его возбудить. А то чулки, мини, вырезы, духи… Шутники, дурящие подростков. Сексуальность – фактор генетический, его не купишь, не воспитаешь. А значение непомерно раздуто торгашами. Света доказала это тем, что ей в голову не пришло сопоставлять, как героини с героями занимались любовью. Она вообще не признавала коечных разрывов. Нормальные люди, если что-то не получается, должны обращаться к специалистам, книжки читать, разговаривать обо всем, экспериментировать. А то трахаются, как в каменном веке, будто от них ничего не зависит. Нет, расстаются вчера еще боготворившие друг друга мужчина и женщина, потому что не могут поступиться личностями. Элементарных привычек менять не хотят. Только это беспокоило Свету. Она не знала, стоит ломать себя и подлаживаться или настаивать на взаимной терпимости к разному естеству. Надо ли, чтобы счет был равным – ты бросишь курить, а я – пить. Что вообще делать, когда все не так, как раньше? На чуть-чуть не так. Только любящие уподобляются принцам и принцессам и до синяков наминают себе бока на этой крохотной горошине под горой матрасов. Девушка готова была снимать слой за слоем, чтобы отыскать и выбросить причину неудобств. А потом складывать все как было. Дима же явно склонялся к иному варианту: лечь на пол, и ну их, душные перины.
