Марти Леймбах - Умереть молодым
Уводит меня в комнату и усаживает на кушетку. Притянув поближе к себе, крепко целует в губы, поддерживая ладонью мой подбородок. Мы долго целуемся.
– Понимаешь, прошли безвозвратно те золотые денечки, когда я палил из ружья, – говорит Виктор немного погодя. – В конце восьмисотых и в начале девятисотых годов вещи были добротнее. Сезоны для охоты – длиннее, а охотничьи трофеи – получше. В наши дни мало толку от такой старой двустволки, как моя.
– О чем это ты?
– Пришла пора избавиться от ружья.
– Что же ты собираешься с ним делать? – спрашиваю я. – Отправить на заслуженный отдых?
– Я решил, что надо бы вырыть для него яму, там, где тухлые гнездышки этих вонючих крыс, и как бы похоронить его. Это сугубо личное дело, оно касается только нас двоих да этих грызунов, – говорит Виктор, разглядывая свои руки. Рука, которую он порезал несколько недель назад, до сих пор воспалена, через всю ладонь тянется широкий шрам в форме полумесяца.
– И патроны тоже? – спрашиваю я, и Виктор кивает в ответ.
* * *Снег под лучами утреннего солнца слепит глаза. Виктор роет землю проржавевшей лопатой. Я разбиваю грязные комья мотыгой, откалываю большие куски темного грунта, извлекаю камни. Под снегом верхний слой почвы мягкий, но чуть глубже работать становится тяжелее, земля промерзла. К тому же пронизывающий ветер дует с такой силой, что спасают меня только теплые рейтузы да надетая под куртку пуховая кофта.
– Оно замерзнет здесь! – стараюсь я перекричать вой ветра. Как мне объяснили, зимы в Халле всегда ветреные, в некоторые месяцы на полуострове или мертвый штиль, или сильные ветры, середины не бывает. Сегодня ветер ломает деревья, а завтра – тишина и покой, все затянуто густым туманом.
– По-твоему, это мороз? – возражает Виктор. – Ученые в Антарктиде работают при температуре пятьдесят градусов ниже нуля. Воздух при дыхании оседает в легких кристалликами льда. Смеяться нельзя. Так что захочешь в следующий раз пожаловаться на холод, вспомни о том, каково людям в Антарктиде.
Смотрю на Виктора. Под нарочитой серьезностью скрывается улыбка. Он укладывает ружье в яму, которую мы вырыли, и забрасывает его грязью.
– Ружье очень ценное? – спрашиваю его.
– Коллекционное, – отвечает Виктор.
– Может, не надо было хоронить его, – задумчиво говорю я.
– Ты побоялась ружья, верно? – возражает он.
Глядя на длинную полосу грязи, представляю себе, как удивятся те, кто найдет когда-нибудь старый «ремингтон». Им ни за что не догадаться, почему это ружье похоронили на заднем дворе разваливающегося дома. Соглашаюсь с Виктором: все верно, оно меня раздражало.
– Тогда больше никаких ружей, – заявляет Виктор, ковыряя носком ботинка могилу ружья.
Стараюсь отгадать выражение лица Виктора, понять, что скрывается за этими округлившимися глазами, за застывшей на губах улыбкой. Шея у него повязана шарфом, красно-коричневая охотничья шапка надвинута на брови. Он медленно подходит ко мне, обнимает за плечи, приникает губами к моему лбу. Несколько секунд слышу только завывание ветра и тихое дыхание Виктора. Виктор прижимает меня к себе, может, ни о чем не думает, а, может, боится, что я его брошу.
Я жду в своей машине уже двадцать минут, а Гордона все нет. Смотрю на пристань, на зеленые волны залива. У берега вода замерзла, образовав ледяные бугры. Подъемный кран отдыхает рядом с лодками, вытащенными на берег. Его сомкнутые зубья напоминают челюсти спящего животного.
Слушаю по радио передачу: люди звонят в прямом эфире и высказывают свое мнение относительно неопознанных летающих объектов. Мужчина сообщает, что видел НЛО, один и тот же НЛО, несколько раз. Звонит женщина и рассказывает, что у нее в голове слышны голоса инопланетян. Тут же звонит какой-то шутник и объявляет, что он и есть тот самый инопланетянин и хотел бы вырваться на волю из головы этой женщины. Звонит еще кто-то и говорит: если мы не очистим воздух, нам придется построить купол над всем земным шаром и тогда никакие инопланетяне не смогут приземлиться. Женщина, в голове которой засели инопланетяне, утверждает, что это очень верная мысль. Выключаю радио. Полная тишина; сижу и поглядываю время от времени в зеркало заднего обзора – не появится ли машина Гордона.
Наконец вдалеке, у подножия холма, вижу его машину, и вот она уже въезжает на покрытую гравием автостоянку. Когда пересаживаюсь к нему, он рассыпается в извинениях. Отвечаю, что ничего страшного не случилось, я отдыхала, слушала радио. Рассказываю о парне, который подшутил над женщиной с инопланетянами в голове. Признаюсь ему, что порой больше всего мне хочется просто сидеть и смотреть, как кружатся льдины в заливе или, забравшись на холм, любоваться громадными темными волнами зимнего моря. Единственное, чего я хочу, – побыть немного наедине с собой.
Гордон целует меня и вставляет пленку в магнитофон.
– Сначала покормим нашу собачку. Потом отправимся в путешествие, – говорит он под жалобные звуки скрипки, льющиеся из магнитофона.
Тош – умница, понимает, что мы говорим о ней. Слышу, как она барабанит хвостом по сидению машины. Перебираюсь к ней на заднее сидение и усаживаюсь рядом поболтать, почесать ее мягкую шерстку на шее. «Ну, как мы себя чувствуем сегодня, мисс Тош?» – спрашиваю у нее, а она кладет лапу на мое колено и тянется лизнуть меня в лицо.
Подъезжаем к дому Гордона. Меня восхищает, как здорово он выложил кафельные плитки на кухне. Несколько футов светло-бежевых плиток идеально подогнаны в крышке кухонного стола. У него золотые руки. Он обладает как раз теми качествами – терпением и настойчивостью, которых я начисто лишена. Гордон объясняет, что плитки предстоит еще покрыть лаком, чтобы они сверкали и их было легче мыть. И добавляет, что ему самому непонятно, зачем он тратит столько времени на дом, который принадлежит не ему, а его родителям. А родителей и старый кухонный стол устраивал, и замок на входной двери их не раздражал, и раковина в ванной под лестницей никому не мешала, – одним словом, им совсем ни к чему все, что ремонтирует Гордон. Они просто рассердились, когда он сказал, что привел в порядок плющ, длинные плети которого, обвив трубу, устремились уже в небо. По словам Гордона, такое отношение его ни капельки не волнует. Он сам знает, что в доме нуждается в ремонте. А родители, может, и не обратят внимания, когда вернутся сюда летом. В гостиной на кофейном столике возвышается цветной телевизор миссис Беркл. Я уговорила Гордона забрать его из подъезда, и он пообещал поработать над ним.
Гордон зовет меня в кухню. Он выкладывает собачьи консервы в серую плошку. С улыбкой указывает на большие окна, выходящие в лес. За окнами две голубых сойки гоняются друг за другом.
