Очарованный (СИ) - Дарлинг Джиана

Маленький серебряный столик на колесиках, какой можно найти в отделении неотложной помощи, был установлен сбоку от сцены, куда я, проходя мимо, складывал свои игрушки, а затем вернулся к нему. Якобы я расставил там инструменты, словно размышляя над сценой, которую планировал увидеть со своим рабом. На самом деле мне понадобился момент, чтобы снова взглянуть на нее, покорную, настолько впечатляющую, что казалось, будто пылающая стрела пронзила мою грудь.

Я ощутил тяжесть ее идеальной формы груди, красновато-коричневые кончики сосков, сморщенные на нарочито холодном воздухе. Это были большие груди, чуть ли не непристойные на ее хрупком теле, ее тонкая талия и явный провал под выпуклостями, ее бедра, округлые, но тонкие, суженные в самые длинные ноги, которые я когда-либо видел. Она была совершенством. Не потому, что она соответствовала стандартному определению красоты, измеряемому средствами массовой информации и современными идеалами, а потому, что в ее форме была болезненно привлекательная двойственность; уверенность и сила отпечатались в каждом изгибе ее форм, в то время как в каждой впадине хранилась юношеская уязвимость человека, гораздо менее опытного, чем ее сделали трагические переживания.

Глядя на нее таким образом, я остро напомнил себе, что раньше я был слеп, что заботиться о ней так, как я хотел бы, было величайшим из всех моих значительных даров и обязанностей.

Я осторожно снял пиджак и положил его на стол, а затем методично закатала рукава классической рубашки.

— Кто, можно сказать, выступает? — спросил один из судей, сидя за длинным столом в центре комнаты.

Я мог видеть раба, склонившегося под столом и обслуживающего его член, блестящий и чуждый в голубом свете клуба.

Так же тщательно, как я сложил свой пиджак, я спрятал всю энергию своей привязанности к Козиме в небольшой, спрессованный пакетик и засунул его в самые дальние уголки своего разума, так что, повернувшись лицом к комнате, полной мужчин, я планировал выпотрошить их. И все, что они увидят, — это один из них.

Высокомерный лорд, считавший, что каждый должен преклонить колени перед его силой и убеждениями.

— Я Александр Дэвенпорт, граф Торнтон, наследник герцогства Грейторн. А это, — сказал я, подходя к женщине, с которой планировал провести следующий час, разбирая ее на части, а в следующем столетии собирая заново, — моя рабыня.

Козима

Он связал меня несколькими сложными узлами веревкой, такой же шелковистой и черной, как мои волосы. Оно скользнуло по моей коже, а затем сжалось; змея безошибочно обвилась вокруг своей добычи. Это давало ту же удивительно медитативную эйфорию, которую дает околосмертный опыт; та ясность и почти болезненное предвкушение, которые могут вызвать у умирающего человека эрекцию. Я была обнажена, если бы не эти веревки, и они, казалось, подтверждали мою наготу и подчеркивали полную открытость моего тела толпе.

К тому времени, как он закончил методично связывать меня в определенную позу, я задыхалась, груди были стянуты так туго, что превратились в румяные выпуклости, похожие на пустынную скалу, ноги были широко расставлены, и только пальцы ног упирались в землю, руки были связаны в одну косу над головой, соединены к опущенному крюку с потолка. Моя киска была полностью обнажена, холодный воздух, как острые зубы, касался нежной плоти, жадные глаза мужчин в клубе были горячими, как клейменное железо, против моего клитора.

Было неправильно волноваться из-за такого явного унижения. Меня сделали куклой для удовольствия моего Хозяина, чтобы выставлять напоказ, как приз, перед зрителями и участниками дискуссии, которые будут судить меня за мою сексуальность, мое послушание и степень моего подчинения.

Было неправильно так легко — нет — жадно подчиняться его господству, хотя всего несколько часов назад я убедила себя, что никогда больше не подчинюсь его вниманию, но небольшая часть меня уже тогда знала, насколько я ошибалась, выражая это намерение в камень. Между нами существовал неприступный симбиоз, как у луны и приливов. Все, чем я была, казалось, было связано с его волей. Я ошеломленно задавалась вопросом, была ли борьба, которую я вела со своими низменными инстинктами на протяжении последних четырех лет, пытаясь снова жить после многих лет выживания, мистификацией, которую я придумала для себя. В моем сердце никогда не возникало сомнений в том, что я когда-нибудь брошу вызов неумолимому притяжению Александра Дэвенпорта, если он позовет меня, но я думала, что он никогда больше этого не сделает, поэтому я обманывала себя, думая, что не прислушаюсь к приказу, если придет. Мое тело на земле, гибкое и готовое, как мокрая глина, принять форму его желания, подчеркивало ошибочность моих мыслей за последние почти полдесятилетия.

Это было неправильно, но для моего тело это было восхитительно тяжело, опьяняюще, как наркотик в моей крови. Если бы я не была привязан к металлическим шипам, воткнутым в пол сцены, я бы унеслась в подпространство еще до того, как он действительно начал меня возвращать.

Нет, меня защищали не шипы.

Это был мой Хозяин, тяжесть его взгляда на моем теле и то, как руки на моем горле и бедрах, побуждала меня подчиняться сильнее, доставлять ему больше удовольствия.

Речь шла не о Испытаниях, не о том, чтобы доказать кому-то еще, что он лучший Господин, а я лучшая рабыня. Я до сих пор не знала точно, чего он хотел от меня, кроме этого воссоединения плоти, но я была слишком рада его отстранением им Эшкрофта, слишком подавлена моей продолжающейся жаждой, чтобы он сосредоточился на чем-то, кроме богатого намерения во взгляде Александра.

Какова бы ни была его конечная цель, эта сцена заключалась в том, чтобы начать восстанавливать утраченное доверие между нами самым элементарным способом, который он знал, — показывая мне своими резкими словами и жестокими руками, как далеко он может довести мое тело до такого сильного удовольствия, которое переросло в невыносимую боль, не доведя меня до настоящего смущения и боли.

Это была игра, и в то же время не игра, потому что его талант был призванием, а моя реакция была такой же внутренней, как естественный поворот событий. Людям, наблюдающим за нами и осуждающим нас, это казалось таким тривиальным, но в маленьком пузыре тесного воздуха, окружавшем моего Хозяина и меня, ничто никогда не ощущалось столь острым.

Наконец-то я вернулась туда, где мне и следовало быть.

Закончив свой шедевр Шибари, Александр предстал передо мной, его тело частично закрывало меня от зрителей за его спиной. Я знала, что это было намеренно, как и заметное отсутствие повязки на глазах. Он хотел, чтобы я почувствовала себя увиденной, потому что красота моего подчинения ему была достойна внимания, но не была полностью разоблачена, потому что вид моих интимных складок и изгибов был предназначен только для пристального внимания моего Хозяина. Он хотел, чтобы я увидела, но только для того, чтобы я увидела, как его глаза меняются от дымящегося газа к жидкой холодной воде, а затем к карающему камню.

Он подчеркивал нашу связь даже в комнате, полной людей, которых я ненавидела.

Я посмотрела в эти оловянно-серые глаза и увидела, как его твердый, полный рот сжался в линию мрачного удовлетворения.

Прикосновение его пальцев к внешней стороне моего паха испугало меня, потому что я была так очарована его взглядом, и я вздрогнула, когда он провел дорожку вниз по чувствительной складке, где мое бедро встречалось с лобком, к нежной коже внутренней части ноги. Его кожа была холоднее холодного воздуха, как будто он был вырезан изо льда, и когда его пальцы скользнули по внутренней стороне моего бедра, по ним побежали мурашки.

Я тяжело сглотнула, когда он отдернул пальцы и поместил их между нами, чтобы показать мне, как они влажно блестели на свету.

— Такая мокрая, хотя я еще не прикоснулся к тебе, — насмехался он надо мной, размазывая мои соки по моей груди, как будто я была человеческой тряпкой. Унизительное прикосновение вызвало острую пульсацию удовольствия во мне. — Тебе нравится, когда я использую тебя, но давай не будем забывать, что это наказание.