Нестандартный ход (СИ) - "De Ojos Verdes"
— Не хочешь выпить?
Мужчина повернулся к ней полубоком, слегка пожав плечами, и выдал немного неуверенно:
— Почему бы и нет?
— Тогда на том же месте через пять минут. Естественно, ты — угощаешь.
Уголки его губ дрогнули, но улыбка так и не появилась.
Девушка не понимала, зачем это делает. Они друг другу, по большому счету, никто: ни друзья, ни приятели, ни тем более — настоящие супруги или любовники. Наверное, правильнее будет сказать — партнеры, существующие на взаимовыгодных условиях. И права лезть ему в душу никак нет.
Когда Рома вошел в темную гостиную и присел рядом с Элизой у окна, она лишь молча приняла у него из рук пустой бокал и дождалась, пока он наполнит его.
— А ты не меняешь предпочтения, — резюмировала, глядя на бутылку рома.
— Вкус формируется годами, ты уже знаешь, что именно для тебя лучше. В моем случае — от чего наутро не болит голова в том числе.
— За Руслана! — приблизилась к нему и сама стукнула стенки друг о друга, вызывая характерный звон с последовавшим коротким эхом. — Банальности избежать не удастся, я скажу: пусть это останется самым большим его испытанием на всю дальнейшую жизнь.
— Да… — звучит довольно отстраненно.
Рома был не здесь. Физически его тело находилось рядом с ней, выполняло ряд механических действий, автоматически отпивало спиртное, вглядываясь в город с огромной высоты. Ментально — было очень далеко.
Элиза смотрела на него и…испытывала…нечто давящее изнутри, больно бьющее по разным точкам тела колючими импульсами. Эмпатия. Сочувствие. Не жалость. Ибо таких сильных людей жалеть невозможно. А потом всё сменялось чем-то неизведанно щемящим. Горячей спиралью обматывающимся вокруг пресловутого железного стержня, который успела взрастить в себе за прожитые двадцать три года. И так по кругу…
Многим позже — а прошел, наверное, целый час в тишине — девушка смогла дать название этому чувству.
Восхищение.
Она восхищалась Ромой и его умением быть мужчиной. Тем, как стойко он уживается с собственными демонами и не позволяет никому нырять в свою мутную глубину. Там хранится много плохого. Детских травм, скелетов в шкафу, заглушенной боли. Имея такую родню, попросту нереально вырасти без психологических катаклизм, результатом которых всегда становятся почти неизлечимые раны. Ведь у него нет близких людей, способных разделить с ним толику этого ада. Семья — это бутафория. И именно она — источник, корень бед. Ни отец, ни бабушка — никто из взрослого поколения не поддерживал его в этой горечи. Словно Руслан никогда и не существовал. А Рома молча переживал личную трагедию и сам при этом помогал другим её пережить. Той же Еве.
Разумовский — кремень. У него какая-то заглушка на эмоции, он их не проявляет так, как это делают простые смертные. Сама Элиза в этом плане — очень счастливый человек. Её импульсивность и экспрессия служат только на благо. После извержения всегда наступает умиротворение. Как живут люди, подобные её фиктивному мужу, она даже представить не могла.
Исходя из рассказов Руслана и делая выводы из всего, что видела за этот промежуток времени, девушка пришла к тому, что Рома за каким-то чертом испытывает за собой вину перед младшим отпрыском. И почему-то была уверена, что это необоснованно.
— Ты хороший брат, Роман Аристархович.
Мужчина застыл и медленно повернул к ней голову. Взгляд — расфокусированный. Он, скорее всего, совсем забыл, что рядом с ним кто-то есть, поэтому удивился, когда прозвучал её голос.
— Не стал бы утверждать…
— Брось, — Элиза фыркнула с напускной дерзостью, — ты как Ева. Она вечно боялась, что может мне чего-то недодать. Интересно, что и у нас, и у вас разница в пять лет. У старших какая-то завышенная ответственность за младших.
В принципе, она не ждала, что он ей ответ. Рома, вообще, не тот человек, который станет говорить о своих чувствах. Особенно — о таких. Поэтому девушка продолжила свой монолог, инстинктивно силясь его отвлечь:
— Ева всегда казалась мне каким-то неземным божественным существом. Такая…другая. Эталон. Я хотела ей соответствовать, но наши темпераменты настолько отличны, что каждый раз, терпя поражение, я лишь злилась и хулиганила больше. А она меня прикрывала. Такой правильный тыл… Моя сестра всегда была единственной, кто думал обо мне больше, чем о себе, пока я не выросла и не стала сознательным существом, поумерившим свой пыл. Ты никогда не задумывался о том, что связь между родными братьями и сестрами на порядок выше даже связи между родителем и ребенком? Такая тонкая грань… Звучит странно, но моя любовь к Еве действительно выше любви к маме и папе. Понимаешь? — но даже если и понимал, Разумовский её не перебивал, позволяя развить мысль. — Что бы ни случилось, на этой земле она — моя самая…м-м…идентичная кровь. Мы из одного теста.
Где-то за окном вспыхнули разноцветные огоньки салюта, привлекая её внимание и рождая новые ассоциации.
Делая больно.
— Наверное, именно поэтому…когда в день свадьбы выяснилась правда о Карене…и я увидела глаза сестры… Я… По идее, должна была сломаться она. Но, кажется, сломалась именно я.
Стоило произнести это вслух, и внутренности вмиг покрылись застарелой корочкой из смеси отвращения, презрения и ненависти. И пришло пронзительное осознание — это ведь правда. Именно с тех пор Элиза отрезала себя от любого рода намеков на симпатию к кому-либо. И дала слово, что не допустит такого с собой. Ни один мужчина не сможет иметь над ней подобную власть — разбить, растоптать, уничтожить, имея козырь в виде её доверия и полного расположения к нему…
Внезапно она резко развернулась к Разумовскому и зло выпалила:
— Вот как так, мать твою, всегда получается, что мы вроде бы ведем диалог, но говорю одна я?! И в большинстве случаев — о чем-то глубоко личном, а?! Бл*дь, ты реально обладаешь гипнозом?!
В который раз Элиза одергивает себя только, когда становится уже поздно, и признания сделаны? Сколько сокровенного она успела поведать о себе, пока этот айсберг рядом стойко молчал? Ну что за тайные умения?.. Не может же девушка требовать, чтобы он откровенничал в ответ? Это происходит под силой мгновения и этой долбаной, совершенно нераспознаваемой атмосферой умиротворения рядом с ним…
Она влила в себя ром одним глотком и с бешеным стуком опустила бокал на пол. Вот и приехали! Хотела поддержать его в этой тоске по родному человеку, а получилось…то, что получилось.
— А в резюме у тебя было указано «высокая степень обучаемости», — хмыкнула эта сволочь на удивление весело, — но элитный алкоголь ты пить так и не научилась даже после моих замечаний.
Зря это он, конечно, провоцировал её в таком состоянии…
Элиза уставилась ему прямо в глаза, схватила бутылку и практически наощупь налила себе двойную или тройную порцию. А потом так же, не прерывая напряженного зрительного контакта, опрокинула внутрь всю порцию.
— Что хочу — то и усваиваю на ура, — кинула с вызовом и только потом сообразила, как двояко это сейчас прозвучало.
Рома рассмеялся низким грудным смехом, вибрации которого очень неожиданно непостижимым образом вторглись будто в неё и отдавались пульсацией. Ей совершенно не нравилось, что она снова облажалась перед ним. Поэтому девушка в нарастающем раздражении резко вскочила и демонстративно стала раскладывать свою постель, достав белье из комода, который в этом помещении оказался специально для части её вещей.
Разумовский, конечно, всё понял. Тоже встал и проследовал к выходу, забрав с собой бокалы и бутылку. И на пороге помедлил. Элиза боковым зрением отметила, что он обернулся к ней. После чего произнес по-настоящему искренне:
— Спасибо.
Она не отреагировала.
Но когда мужчина ретировался, лицо озарила дурацкая улыбка, с которой девушка сначала боролась, поджимая губы, но всё же проиграла в этой борьбе с самой собой…
* * *
Лидия, как обычно, начала уборку в гостиной, а Элиза в это время готовила себе завтрак, чтобы не мешать. И когда раздался звонок в дверь, крайне удивилась. Еще больше удивилась, когда, открыв, попала в горячие объятия Леси — тёти Разумовских.
