Жена врага. Ты станешь моей (СИ) - Фальк Мия

“И не придет”, - какой-то страшной истиной сквозит в ее взгляде.

Тогда я делаю шаг вперед и что есть сил сжимаю его руку, вкладывая в этот жест все то, что не могу сказать: “Пожалуйста, возвращайся. Для нас всех, не для меня одной. Хочу камин. Хочу кота. Хочу узнать тебя как человека. Хочу быть твоей женой. Будь моим, пожалуйста”

И на мгновение мне кажется, что Валерий отвечает на мое движение. Веки у него чуть дрожат.

Сафонов Валерий

Пищание прикроватного монитора еле-еле пробивается в сознание. Я слишком слаб, но все-таки чувствую.

Кто-то нежно касается моих пальцев, приподнимает руку.

А я даже не могу раскрыть глаза. Ее прикосновения такие нежные и очень важные.

Теплые. Я помню ее запах, но не имя.

Я силюсь что-то сказать и не понимаю, почему меня предало мое тело. Все оно как бесполезный кусок мяса, как мертвое, когда мне так надо…

От ее рук сердце начинает биться чаще.

Мне надо об этом сказать: “Будь рядом. Останься. Не уходи”.

Дай мне еще своего тепла.

Дай мне дышать твоим запахом.

Она вынимает пальцы из моей ладони и я последним, практически зверским усилием пытаюсь их ужержать.

Тщетно.

С ней утекает жизнь.

Такое странное жгучее чувство. Она что-то значила, она связана с кем-то.

Перед глазами вспыхивает образ светловолосого мальчика и все на миг становится понятным.

Влад.

— … Ехать должны… — я слышу обрывки знакомого голоса.

Представляю себе огромного небритого мужика, похожего на полустершееся воспоминание.

Мурат.

Он должен увезти ее.

Ее и сына.

Осознание наваливается как могильная плита. Я сам распорядился так. Им будет лучше, если они будут не рядом.

— Прогноз печальный, — через какое-то время перешептываются над изголовьем, когда моя ладонь лишается даже призрачных капель ее тепла.

Может так и лучше. Так надо.

Я бы оскалился, но сил не хватит на оскал.

Мне говорили, что если я продолжу бодаться, то чего доброго… уйду.

И я уйду.

Теперь, когда я стану ивалидом, я им уже ничем не помогу.

Я все сделал. Я сделал правильно.

Меня вырубает.

Быть может врачи что-то вкололи или это был максимально возможный промежуток, в который я теперь думать могу.

Она поет.

Не знаю о чем, я даже слов не разбираю — вот точно не на нашем языке. Русские слова иногда вырывают меня из забыться чтобы вскоре я погрузился обратно.

Она поет.

Как канарейка на моем окне, когда я был совсем маленьким.

Или как соловей.

От ее слов приятно сжимается сердце.

И я представляю себе горы, луга. Она и бескрайнее зеленое море колишащихся трав.

Я почему-то вижу ее в национальной одежде.

Ведь никогда раньше не задумывался о культуре татар. Что это красиво. Какая она не такая и при этом живая, настоящая.

Вот странно, что можно не знать слов, можно не понимать и при этом передавать образы.

Она мне о солнце. О любви. И дружбе даже может быть.

Как будто хочет сказать: “Возвращайся ко мне”, но очень стесняется признаться в том, что ей одной одиноко.

По ночам я вижу ее глаза. Черные как ночь.

Я слышу как она хохочет.

И даже как зовет.

И где-то в глубине души понимаю, что это трюки гаснущего сознания.

Останусь тут быть может выйду дураком. Она уже на ком-то там женатая. А я — безногий.

Обуза. Для сына и просто так.

Но она все приходит и приходит.

Настырная.

И наконец-то я распахиваю глаза.

В общем-то, это не она. Со мной общается телефон.

Я вижу окно мессенджера на экране и не сразу понимаю, что это не запись. Это прямой эфир похоже.

Она качается в кресле и вяжет.

И наверное по привычке уже поет, глядя на свою работу.

Я рад бы что-нибудь сказать, но губы, язык не слушаются.

Смотрю завороженно на то как Эльвира накидывает петлю за петлей. Я вспомнил имя как только увидел лицо.

Говорят, что оно на самом деле не татарское, а чуть ли не откуда-то с запада пришедшее и значит оно “эльфийка”. Вот так.

Вот вроде бы я не эмоциональный и не сентиментальный, но встретил ее и в телефоне покопался. Зачем этот факт узнал.

Эльфийка моя.

Я даже рад, что она не видит.

Эльвира вяжет маленькую шапочку как для новорожденного ребенка и я любуюсь тем как ловко у нее это получается.

Я приглядываюсь и вдруг замечаю у нее огромный живот.

Беременная! Да быть того…

Телефон как будто почувствовав мое возмущение соскальзывает.

Эльвира исчезает и мне остается только догадываться, не показалось ли мне то, что я увидел.

Мысль об этом жжет.

Мобильный на прикроватном столике начинает надрываться.

Наконец около меня возникает огромный кавказец и тыкает в экран.

— Ну что такое? — сердито говорит он.

— Связь прервалась, — вторит ему ее голос.

Значит все-таки следила, хотя и выглядела такой сосредоточенной, погруженной, словно Мадонна.

— Эльвир, тебе к другому надо готовиться, — обреченно выдыхает Мурат. — А не торчать тут часами у телефона. Оно плохо сказывается…

Молчит.

— Хочу чтобы он узнал…

Мурат шумно опускается на стул рядом со мной и зажимает в огромных ручищах сотовый.

— О том, что у него теперь два наследника.

Так это мой ребенок?!

Мурат отводит взгляд.

— Еще три месяца впереди. Эльвир, ты хоть отдохни немного. Мне больно видеть круги под глазами…

— Так бывает у беременных…

— А сын твой как?

Молчит.

— Надеюсь, хоть кого-нибудь из них проснется. У нас тут отличный дом. Только… папы не хватает и старшего сына.

Возвращаться из небытия очень трудно, но я еще ни разу не отступал тогда, когда у меня была цель.

Каждый день мне удается чуть больше, чем за день до. Особенно когда исчезает Эльвира.

Мурат все так же приходит, но больше говорит с врачами. Они и отчитываются о моих успехах, друг же упоминает вскользь, что девушка в больнице. Не может говорить.

А я не могу ее потерять.

Я загораюсь.

Только не опять.

Я был идиотом, решив, что без меня им будет лучше. Я точно также Риту бросил. Я… Я не имел на это права.

Вскоре Мурата прямо-таки вызывают с формулировкой: “Он пришел в сознание”.

Он то есть я.

И вот мы сидим друг напротив друга.

Мне с огромным трудом удается объясниться с другом жестами.

“Она в порядке?”

— Да-да, — кивает. — Она…

“Ребенок?”

— С Владиком все хорошо.

Показываю ему два пальца. Может быть поймет.

Мурат высоко поднимает брови.

— Знаешь?

Чувствовал, блях!

— На сохранении, я убедил не волноваться. Все-таки мой крестник будет.

Выдыхаю.

Вот теперь плевать, инвалидом или кем вернусь к ним всем. Главное, вернусь.

Мне удается уговорить Мурата не рассказывать. Я не хочу чтобы она волновалась.

Хочу чтобы еще один мой сын появился на свет, а пол мне уже сказали. Почти полная вероятность, что это наследник.

Реабилитация дается очень тяжело.

Вот как ходить по раскаленным углям после кушетки. Ноги подворачиваются.

Но я, слава богу, просто перенес огромную кровопотерю и сепсис. Позвоночник не ломал.

Просто чуть не отъехал. А выбираться с того света всегда очень и очень непросто.

Мурат меня поддерживает.

Вот, пожалуй, на что и нужны друзья, чтобы поддерживали любое твое безумное начинание. Я не хочу быть инвалидом в коляске и с заплетающимся языком.

Хочу поспеть к родам, но выходит плохо.

И я очень сильно волнуюсь, когда выхожу на первую самостоятельную прогулку вокруг санатория, в котором прохожу реабилитацию.

— Ты, мужик, нас конечно удивил, — меланхолично заявляет мне санитар.

Реально, пропитый Мотя тут единственный кто не дрожит при звуке моего имени. За это и уважаю. Я ведь просто хилая развалина. И он видит меня таким, какой я есть.