Рози Томас - Влечение
Судья грозно уставился на Роба, и у Джесс зашевелились волосы на затылке. Она вдруг почувствовала себя львицей, защищающей своего детеныша.
— Если вы нарушите предписание, мистер Эллис, вы понесете наказание вплоть до заключения под стражу. Вам понятно? Мистер Блейк, вы гарантируете выполнение вашим клиентом решения суда? Благодарю вас.
Их отпустили. Джесс последовала за Робом и Майклом в коридор. Толкотня и шум стали еще сильнее, хотя еще недавно казалось — хуже некуда.
Майкл Блейк выглядел удовлетворенным.
— И никаких побочных обвинений.
— Почему? — спросила Джесс.
— Наверное, за недостаточностью улик. Или по причине отзыва заявления.
Значит, девушка Дэнни и ее подруга то ли сами решили, то ли их уговорили не возбуждать дело о покушении на изнасилование.
Роб впервые за весь день вспомнил Кэт. Интересно, повесила ли она на стенку ту акварель. Он живо представил, как она роется в своих шкатулках и ящичках в поисках портновской булавки и как булавка отлетает, когда девушка, склонив голову набок, отходит на шаг назад, чтобы полюбоваться своей работой. Картина падает изображением вниз на кровать. Кэт чертыхается и вновь принимается за поиски — на сей раз подходящего гвоздя. А потом забивает гвоздь туфелькой.
Мать Дэнни тронула его за локоть. Роб дернулся.
— Может, пойдем отсюда?
На улице им пришлось переждать колонну грузовиков, устремившихся к кольцевой. День был ветреный; ветер кружил над головами обрывки газет и раздувшиеся, как воздушные шары, полиэтиленовые пакеты.
— Насчет условий освобождения на поруки, — начала Джесс. Ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать шум уличного движения.
— Миссис Эрроусмит, — перебил ее Майкл Блейк, — вы хотите ему помочь?
Джесс снова почувствовала двусмысленность своего положения. Разумеется, адвокат сразу смекнул, что к чему.
— Ну конечно. Нельзя ли сказать в полиции, что Роб живет в моем доме?
Роб стоял между ними; глаза слезились от колючего ветра. Джесс понимала, что это неловко, но ей важно было четко представлять ситуацию.
— Я бы не советовал.
— Почему?
— Ваше заступничество чрезвычайно ценно. Если уж вы, мать Дэнни, заявите в суде, что не хотите, чтобы еще кто-то пострадал из-за того, что, по вашему убеждению, явилось несчастным случаем, это сыграет положительную роль. Но эффект этого поступка будет сведен на нет, если судьи узнают, что вас связывают… э… особые отношения.
— Что мы любовники.
Это сказал Роб. Столь откровенная констатация факта, без тени смущения или расчета, показалась Джесс почти рыцарским поступком. Хотя — тут же подумалось ей — Робу меньше всего подходит определение «рыцарь». Просто он честен и прям; ему чужда расчетливая галантность. Любовь непостижима и многолика. Это и пугало, и успокаивало. Нечего и пытаться понять ее странности. Роб частично заполнил собой пустоту, образовавшуюся в ее сердце после смерти Дэнни. Вот все, что сейчас можно с уверенностью сказать.
То был момент истины, но уже в следующий миг озарение покинуло Джесс. Однако осталось смутное чувство счастья.
— Неважно, — заявил Роб. — Ты можешь пожить у меня.
Он был бледен и неважно выглядел, но в нем чувствовалось такое же, как у Джесс, упорство. Майклу он сказал:
— Это никого не касается. Мы не обязаны давать кому-то отчет, верно?
— Конечно, — уклончиво произнес адвокат. — Просто судья попросил меня обеспечить выполнение вами условий освобождения на поруки.
Он обменялся с ними обоими рукопожатием.
— Буду держать вас в курсе. — И начал пробираться к парковке.
— Надутая свинья, — процедил Роб.
— Это его работа.
— Прогуляемся? Осточертело в помещении.
Они двинулись вдоль по тротуару, параллельно неослабевающему потоку машин, опустив головы от колючего январского ветра. При виде гигантской неоновой рекламы магазина сниженных цен, изображающей рождественского Деда Мороза на санях, запряженных оленями, с мешком, из которого выглядывали электротовары, Джесс потянуло в тепло и уют. Туда, где нет холода и снега с дождем, — под лазурное небо, раскидистые ветви фигового дерева, которые защитили бы ее от палящих солнечных лучей. Мечта была такой несбыточной, что она чуть не покатилась со смеху.
Она украдкой взглянула на Роба и заметила жесткую складку губ и мертвенную бледность лица, поросшего рыжеватой щетиной.
— Ты в порядке?
Он резко мотнул головой.
— Ненавижу все это. Здание суда. Ожидание. Дух казенного дома. Пробуждает воспоминания.
— Какие?
Он не ответил на вопрос.
— Джесс, меня посадят.
— Нет.
— Максимум на пять лет. Знаю — я заслужил. Из-за меня погиб Дэнни. Но я не хочу в тюрьму. О Господи!
Он зажал рот ладонью. В глазах появился безумный блеск; лицо приобрело зеленоватый оттенок, словно его вот-вот стошнит. Джесс вновь испытала потребность защитить. Роб оказался более ранимым, чем она думала. «Зато мы вместе», — мысленно повторила она его недавние слова.
Она взяла его за руку. Рука была ледяной.
— Перестань, я не допущу, чтобы тебя посадили. (Точно так же она уговаривала маленькую Бетт: «Я не дам тебе упасть в воду».) Идем. Ты мне обо всем расскажешь. Какие воспоминания тебя мучают?
— Суд. Мать подала на отца, чтобы его призвали к порядку. Мне было восемь лет. Судья был как две капли воды похож на этого. И запах… Меня держали в задней комнате — угощали печеньем и задавали вопросы. Я и ненавидел его, и в то же время хотел выгородить. Трезвый он был ничего. Только это редко случалось.
Они свернули с главной улицы на улочку с маленькими магазинчиками — большей частью закрытыми.
— И чем кончилось?
Роб резко остановился и посмотрел на нее в упор.
— Что?
Джесс поняла: он целиком ушел в воспоминания. На углу они обнаружили открытое кафе — с фонарями у входа и красными шторами.
— Давай заглянем. Выпьем чего-нибудь горячего. Хватит мерзнуть.
За одним столиком сидела группа маляров в забрызганных побелкой комбинезонах. За другим — две женщины пенсионного возраста. Можно спокойно поговорить. Она провела Роба к свободному столику и заказала кофе, яичницу и тосты.
— Расскажи мне обо всем.
Выражение лица Роба смягчилось. И слова полились неудержимым потоком — он никак не ожидал.
* * *Роб лежал в постели. В их квартире было две комнаты: зал и спальня. В спальне находилась кровать родителей и его собственная постель — гамак с матрасом, подвешенный между стеной и изножием кровати. Обтрепавшиеся обои казались мальчику картой с воображаемыми материками. Он рассматривал ее при свете, проникавшем в щель между шторами. А когда становилось темно, вызывал карту в уме и дополнял фантазиями.
