Ева Модиньяни - Наследница бриллиантов
— Как мне быть? — спросила Соня, подходя к Ирене.
— Поступай так, как ты считаешь правильным.
— Мне надо вернуться. Мой побег был глупостью, — твердо сказала Соня, почувствовав вдруг всю бессмысленность своего поступка. — Конечно, я дала им понять, что хочу жить по-своему, но убедить в этом маму вряд ли будет возможно.
— Если твое решение будет твердым, ты победишь.
— Я попрошу Командира отвезти тебя домой, — сказала Лидия.
— Я тоже ее провожу, — сказала Ирена и поднялась с кресла. Она оказалась ростом с Соню. Ей было около сорока, и одета она была как крестьянка: широкая юбка, кофточка с присборенными рукавами, большая шаль с тяжелыми кистями. Запах ее духов был похож на запах свежескошенной травы.
Соня не могла определить, богатая она или бедная. На манерных клиенток Лидии Мантовани она похожа не была, но принять ее за деревенскую женщину тоже было невозможно. Кто же она такая, эта «знаменитая Ирена»? Спрашивать было неудобно, да и собственные проблемы, особенно предстоящее выяснение отношений с родителями, занимали ее сейчас куда больше.
— Ну пошли, цыпленок, — ласково сказала Ирена, обнимая Соню за плечи и накрывая ее своей широкой шалью, точно крылом.
Они сели в серый «Ягуар». Рука Командира легла на колено Ирены.
— Ты когда-нибудь успокоишься? — с насмешкой спросила Ирена.
— Никогда, — ответил Командир, но руку снял.
— Он ни одну женщину не пропускает, — обернувшись к Соне, сказала Ирена. — Он и к тебе попробует подкатиться, но ты его не бойся, он неопасный.
В этом мире жили не по тем правилам, к каким ее приучали в семье.
— Вы тоже занимаетесь модой? — осмелилась задать вопрос Соня.
— Я занимаюсь жизнью и уверяю тебя, это не такое уж простое дело.
— Признайся ей, что ты ведьма, — вмешался в разговор Дженнаро Сориано.
— Ты прав, я ведьма, — не моргнув глазом подтвердила Ирена.
— Ведьмы бывают только в сказках, — тихо сказала Соня, решив, что эти двое ее разыгрывают.
Доверие, которое она почувствовала вначале к этой женщине, стало ослабевать.
— В Милане они тоже иногда встречаются, — бросил через плечо муж Лидии Мантовани. — Ирена готовит колдовские снадобья, а если ей кто не понравится, и сглазить может. Вот меня она сглазила. Сжалься надо мной, колдунья, ты видишь, как я страдаю!
Трудно было понять, шутит этот неаполитанец или говорит всерьез, потому что лицо его оставалось совершенно невозмутимым. Ирена весело рассмеялась и повернулась к Соне. Девушка увидела, что у нее ярко-зеленые глаза и белоснежные ровные зубы.
— Она занимается хиромантией, — на этот раз, кажется, серьезно объяснил Сориано.
— Ну, если можно так сказать…
— Предскажите мне будущее, — попросила Соня.
— О будущем пока не думай, оно еще далеко впереди, — сказала Ирена своим низким спокойным голосом. — Сейчас ты должна повернуться лицом к настоящему, потому что тебя ждет большое горе. — И она сжала Сонину руку, словно хотела внушить ей мужество и уверенность.
Нет, это была не шутка. Женщина искренне хотела ее поддержать перед грядущими испытаниями.
— Остановитесь, пожалуйста, я здесь живу, — попросила Соня, и «Ягуар» притормозил у тротуара. — О чем вы говорите? — спросила она, не торопясь выйти из машины.
— Не знаю, цыпленок, это просто предчувствие, — ответила ей Ирена. — Держись и, главное, учись прислушиваться к своему внутреннему голосу. — И еще раз крепко сжала Соне руку.
Потом они обе вышли из машины, и Соня сразу же заметила отца. Он стоял, прислонившись к стене остерии, и курил: огонек его сигареты был виден в темноте.
— Я привезла вам вашу дочь, — сказала Ирена, подходя к Тонино. — Соня — редкая, удивительная девушка, с ней надо бережно обращаться.
Ирена похлопала Соню по щеке и вернулась к машине. Только когда «Ягуар» отъехал, Соня подошла к отцу.
— Видишь, я вернулась. Это был ненастоящий побег.
Отец бросил окурок, раздавил его ногой и молча раскрыл руки. Соня бросилась к нему в объятия. Потом она подняла глаза и заметила, что отец плачет.
— Я тебя очень люблю, папа, но ты должен меня отпустить.
— Хорошо, дорогая, об этом поговорим потом. С мамой плохо.
ГЛАВА 8
Наступили трудные дни. Синьору Бамбину поместили в одну из миланских клиник и там прооперировали.
— Разрезали и опять зашили, — сказал Тонино после объяснений с врачами.
— Возиться не захотели, — откомментировала синьора Порта, не питавшая большой симпатии к медикам.
Огромный живот синьоры Бамбины, с детства вызывавший у Сони чувство отвращения, уже много лет носил в себе фиброму, которую давно надо было вырезать. Но когда синьоре Бамбине объяснили, что она нуждается в хирургическом вмешательстве, она отказалась.
— Под нож? Ни за что! — со свойственной ей непререкаемостью заявила она.
С годами фиброма переродилась в злокачественную опухоль, распространившуюся на всю брюшную полость. Помочь синьоре Бамбине было уже невозможно, и, чтобы облегчить ей мучительный конец, кололи огромные дозы морфия.
Соня все время думала об Ирене: откуда она могла знать, сидя в тот вечер в машине, что случится такое несчастье? А ведь она твердо тогда сказала: «Ты должна повернуться лицом к настоящему, потому что тебя ждет большое горе».
Прежде, когда Сонины отношения с матерью достигали подчас критической точки, когда все в ней восставало против материнского диктата, сколько раз она хотела, чтобы мать умерла и оставила ее в покое. Теперь, глядя на ее жестокие страдания, она казнила себя за такие мысли. Впервые в жизни она посмотрела на жизнь матери другими глазами. Эта женщина изо дня в день боролась за благополучие и авторитет своей семьи, за то, чтобы ее единственная дочь стала богатой и независимой. Соня чувствовала, что начинает понимать истинный смысл материнских поступков. Прежде ей казалось, что мать отталкивает ее от себя, а потому и сама была закрытой и настороженной. Теперь мать стала ей ближе. Если бы можно было начать все сначала — она стала бы совсем другой дочерью — покладистой и ласковой.
Сжимая высохшую руку синьоры Бамбины, Соня хотела, чтобы мать без слов поняла ее раскаяние, и та, словно услышав горячую мольбу дочери, улыбнулась ей слабой улыбкой.
— Я останусь с тобой, — сказала она еле слышно. — Если ты поняла, как я тебя любила, мы всегда будем неразлучны.
Соню душили слезы, ее сердце разрывалось от боли, любви и бессилия — ведь ничего, ничего уже нельзя было изменить!
Соня почти не выходила от матери, днем и ночью она сидела у ее постели.
