Инна Туголукова - Всем сестрам по серьгам
— Как же ты управляешься одна с тремя малышами?
— А я не одна. Подруги мои приходят, соседка Лира Владимировна, женщина одна с работы, тетя Фаина, и Надежда Никитична жила с нами до сороковин.
— А кто это — Надежда Никитична?
— Это… мама Анькиного отца.
— А сам-то он появляется?
— Появляется. Собственно, мы и живем все на его деньги. Он Аньку очень любит. И она его. Как увидит, начинает прыгать в кроватке как сумасшедшая.
— А тебя? Тебя он любит?
— Меня не любит. Ну, то есть не любит как женщину. Мы с ним друзья.
— А ты его любишь?
— Я… стараюсь не думать об этом. Было бы смешно и нелепо… Особенно сейчас. Мне никто не нужен. Да и я вряд ли кому понадоблюсь с тремя детьми, — горько усмехнулась она.
— А что же Наталья? Сестра твоя? Ведь это ее дети? Неужели даже сейчас не собирается их забрать?
— Наталью я последний раз видела на похоронах и, надеюсь, долго еще не увижу. Детей я ей ни за что не отдам, хотя и права-то на них не имею. Единственное, что меня в этой ситуации успокаивает, так это то, что вряд ли она когда-нибудь захочет утвердиться в своих правах.
— Но она вам хотя бы помогает?
— Да она и на похороны-то ни копейки не дала, — в сердцах сказала Алена.
— Но ты могла бы через суд…
— Нет! Мама с ней судиться не стала, и я не хочу. Бог ей судия. А дети ее не любят и не знают. Это мои дети.
— Но ведь тяжело тебе с троими! По всем статьям тяжело.
— Мими уже большая, двенадцать лет. Она мне как подружка — во всем помогает. И Сашенька — послушный мальчик…
— А хочешь, поживи у меня в Родниках? Дом большой, теплый, всем места хватит. И школа у нас хорошая, и садик…
— Ну что вы, тетя Надя, спасибо вам большое. Все не так уж сложно, как кажется, правда. Мы не одиноки. И родители Андрея детей не разделяют, относятся ко всем троим одинаково, как к своим внукам, и ко мне, как к дочке. Другое дело, что ведь у всех своя жизнь, свои проблемы, заботы, печали. А у меня моя жизнь. И я полностью отдаю себе отчет, что ничего в ней больше не будет, кроме детей и иже с ними. И учиться я дальше не смогу, и хирургом никогда не стану, и никто на меня не позарится — нищую многодетную мать-одиночку. Я не прячу голову под крыло, не зарываю в песок и рта на чужой каравай не разеваю. Мне бы со своим управиться. Вот отныне мой удел. И я его принимаю. Но я ведь не потому страдаю! Я по маме очень тоскую…
— Я, Аленушка, никаких параллелей проводить не хочу — разные у нас с тобой судьбы, разные обстоятельства. Но знаешь, когда муж мой умер, а мы с ним тридцать лет душа в душу прожили, мне тоже поначалу показалось, что мир рухнул и жизнь моя кончилась. Светка взрослая, сама уже мама. Она, конечно, замечательная дочь, умная, добрая. Но у нее свой мир. Ей важен сам факт моего существования. Но наши жизни текут параллельно. Она любит своего мужа, а я его не люблю. Для меня он так и остался чужим человеком, вторгшимся на мою территорию. Неприятие это взаимное, ни на чем в общем-то не основанное, но оно есть и приходится с этим считаться. Я и в Родники-то уехала, чтобы не путаться у них под ногами и, не дай Бог, не навредить — таков был первоначальный импульс. И вдруг оказалось, что я так интересно, так содержательно, как сейчас, и не жила никогда. Каждый день у меня словно праздник. Я глаза открываю, говорю: «Господи! Спасибо тебе, что даешь мне так много! Что вижу, слышу, ноги таскаю. Что кусок хлеба у меня есть и крыша над головой. Что людей так много хороших вокруг меня, так много интересного…»
— Мама рассказывала, как вы живете, говорила, вы космосом увлекаетесь?
— Еще как увлекаюсь! Только представлю себе на минуточку бездну эту бездонную — и мороз по коже. Одна только фраза «Вселенная бесконечна» чего стоит. Душа замирает от сладкого ужаса! Ну да мне нельзя на этого конька садиться — заговорю. А только чтобы интерес свой в жизни найти, так далеко ходить не надо. Вот дети рядом с тобой растут, и каждый из них — вселенная.
Я ведь что тебе хочу сказать, девочка: счастье — оно внутри человека. Один и в раю превратит свою жизнь в кошмар, а другой в аду отвоюет себе тихую пристань. Вот я как-то прочла в одном журнале о закрытой касте тибетских монахов. Живут в пещерах высоко в горах, ходят в рубище зимой и летом, едят гнилое мясо. А рядом только собаки, пожирающие их экскременты, и Бог на небесах. И счастливы они своей особой, недоступной нашему пониманию духовностью. Всегда и везде можно найти, чем утешиться.
— Да, — согласилась Алена, — я это хорошо понимаю и даже думаю так же — что не калека, не урод, здоровая, сильная. Но ведь молодая еще, молодая! Вот вы все в своей жизни успели. А я ведь ничего еще и не видела. Горько мне сознавать, что не будет у меня ни семьи, ни профессии, ни любви.
— А может, Андрей-то…
— Нет, — покачала головой Алена. — Я для него в этом качестве не существую. Он благородный человек — тянет чужих детей. Но ведь рано или поздно в его жизни появится женщина, свой ребенок, ну в смысле еще один ребенок, но уже от любимого человека. И что тогда? То есть вы не подумайте, что я настроилась навечно усесться ему на шею и ножки свесить. Ни в коем случае! Как только Анька пойдет в сад, я тут же начну работать и сниму с него этот камень. Но просто он… просто он в этом случае навсегда исчезнет из нашей жизни, потому что какая же женщина потерпит на стороне соперницу, даже такую бесперспективную, как я?..
24
— Ты мой кто? — спросил Сашенька, удобно устраиваясь на коленях у Николая Ивановича.
— Я? — растерялся тот. — Я… твой дедушка.
— А это у тебя что? — лукаво осведомился внучок, запуская ручонку в распахнутый ворот рубашки, откуда буйно выбивалась жесткая седеющая поросль.
— Это волосы.
— Не-ет, — снисходительно пояснил Сашенька. — Волосы на голове, а это нитки. — И интимно поинтересовался: — А писька у тебя с волосами?
В комнате воцарилась тишина. Мими, зажав рот ладонью, метнулась за дверь. Андрей резко встал и отошел к окну. Алена видела, как в беззвучном смехе вздрагивают его плечи.
— Ты видишь, у меня все с волосами, — нашелся Николай Иванович, пытаясь сохранить невозмутимость.
— Бабуленьку и дедуленьку я обожаю больше всех на свете! — И, умильно посмотрев на деда, Сашенька порывисто обнял его за шею и прижался всем своим тельцем, дрожа от усердия и всеми силами стараясь показать, как сильно он его любит.
Николай Иванович закрыл глаза, и по лицу его растеклась блаженная улыбка.
В комнату вошла заспанная Анька и застыла, пораженная обилием людей.
— Что это она у тебя спит совсем голая? — вскинулся Андрей. — Ведь не лето на дворе.
