Елена Лобанова - Из жизни читательницы
— …и сдачу. Хорошего вам настроения, успехов во всех делах!
— …Календарь-гороскоп. Для всех Овнов. Ну-ка посмотрим, когда тут у нас день хорошего самочувствия? Ага… девятнадцатого января!
— …и пусть этот день принесет вам только радость!
Люди знакомились, делились секретами, обсуждали новости. Жизнь несла их мощной волной, и я чувствовала себя полноправной частицей этого стремительного потока. Со всех сторон строились дома, открывались оптовые рынки и фитнес-клубы, вывешивались приглашения на компьютерные курсы и на курсы итальянского языка, а между двумя аптеками под названиями «Кетгут» и «Лора-плюс» красовался ярко-синий рекламный плакат с надписью аршинными буквами: «Ясновидение. Снятие порчи. Гадание на картах Таро».
— Ну и как там жизнь? — спрашивал по вечерам Валерий.
И я понимала, что он не просто интересуется моей жизнью, а осторожно пытается нащупать в моих сбивчивых рассказах ту неровную, шероховатую нить, из которой предстоит ему затем соткать кружевной узор повествования.
В связи с этим проблема «подай-принеси» и «вынь да положь» теряла всякую актуальность. И потому варить кофе с пенкой-шапочкой было по большому счету то же самое, что обдумывать содержание второго номера «Литературного цеха» или, узнав, что Сам уехал в Москву, пока что понемногу начинать собирать вторую рукопись. И всем этим я занималась хотя и неумело, но с азартом.
Вещи в квартире Валерия постепенно признали мою власть и смирились. Стулья дисциплинированно стояли вокруг стола. Пиджаки и рубашки послушно висели в шкафу. В кухне тарелки солидно поблескивали в сушке, а кастрюли — на плите. И даже пишущая машинка на столе, освобожденная от завала ненужных бумаг, дружелюбно скалилась желтоватыми клавишами.
Он по-прежнему ревниво таил от меня свои новые наброски, но иногда, не удержавшись, принимался развивать вслух наиболее соблазнительные из творческих проектов. В частности, он не считал абсурдной мысль о продолжении «Премьеры» — разумеется, на совершенно другом уровне, уровне накопленного профессионализма. Он даже всерьез подумывал о том, не оживить ли сюжет элементами мистики! Любопытство распирало меня. Я приставала к нему, упрашивая хотя бы попробовать. Однако дальше разговоров дело не шло. Мой Мастер, как выяснилось, был нерешителен до боязливости. Он постоянно чего-нибудь опасался: то смешения жанров, то искажения стиля. И к тому же никак не мог попасть в нужную интонацию.
— Интонация в прозе — это все! — провозглашал он, кружа по комнате и натыкаясь на стулья. — Неверная интонация, если хочешь знать, убьет любой сюжет! Исказит весь образный строй до неузнаваемости! И твоего Прохора, кстати, тоже. Он будет совершенно другим! — предостерегал Валерий.
— Естественно! — бесстрашно пожимала я плечами. — Как-никак четверть века пробежала! Выходит, ему уже почти полтинник. Самое время для юноши повзрослеть! А в мистику, кстати, верят очень многие. Вот недавно была статья академика… Орлова, кажется, или Федорова, ну, ты знаешь, знаменитый физик! И он совершенно серьезно сказал — очень многие ученые не отрицают возможности существования высшего разума! М-м? Что это, по-твоему, означает?!
— Ну-у, кто знает… В принципе попытаться, конечно, можно… Особенно если ты не поленишься сварить кофе…
Так что все-таки выходило, что судьба Прохора некоторым образом зависит от меня! Пенка на кофе всходила с мягким шипением. Романтическое благоухание разливалось по комнате.
Моя же комната в родительском доме с некоторых пор смотрела на меня без упрека, но с кротким удивлением. Она как-то враз постарела и перестала двигаться. И бывать там подолгу становилось мне тягостно. Неужели такой была и моя прежняя жизнь — тягостной и тоскливой?
Единственным обязательным ежедневным занятием Валерия была гимнастика. Правда, занимался ею он опять-таки неорганизованно: то утром, то перед обедом, а то и ближе к ночи. Комплекс упражнений также варьировался: от элементарной школьной разминки до йоговских поз лотоса и змеи и балетных растяжек. Неизменным было одно — после гимнастики Валерий любил поговорить, как будто физическое напряжение высвобождало в нем поток мыслей и воспоминаний.
— Выходит, твоя вторая жизнь началась с «Премьеры полета»?
— С «Премьеры»? — Он приостановился в удивлении, а потом снова пустился вприсядку. — Не-ет, «Премьера» — это из другой оперы! Еще до Славки. Когда я в некотором роде готовился к смерти. Прикованный к креслу, подводил итоги. Прощался. И вот решил оставить кусочек своей жизни на память человечеству!
Он уселся в кресло, сложил руки на груди, вздохнул. Лицо его было грустным и немного удивленным — словно самому не верилось в свои же воспоминания.
— Написал Славке, завещал издать… Кстати, там все подлинное — и балерина, и стихи, и мысли! Изменил только имена и свою должность, а в остальном — голый пересказ. Я ведь практически ничего не умел, прозой тогда вообще не занимался. Ни развитого сюжета, ни композиции, нигде даже параллельного монтажа… А Славка, молоток, в конце концов добился-таки, чтоб издали! Такую… ох! Индийский фильм! Сопли и вопли! — Он засмеялся и покрутил головой.
Может быть, он набивался на комплимент? Все-таки я знала его совсем недолго… Да, но книгу-то я читала почти тридцать лет! Я растерялась, потом рассердилась:
— Нет, но… да ничего подобного! Есть там все, что надо! И как раз очень хорошо, что безо всякого параллельного монтажа! Безыскусно и искренне… а искренность, кстати, — мера искусства! Это, между прочим, сказал кто-то из великих!
В пылу беседы я тоже принялась расхаживать по комнате и размахивать руками. Он на ходу подхватил мою руку, звучно чмокнул, подмигнул:
— Бесценно уже то, что эта искренность привлекла внимание одной читательницы… Вообще-то скажу по секрету: писать о себе совсем нетрудно! Сказал же кто-то — каждый человек мог бы написать о себе хотя бы одну книгу, только пишут ее далеко не все. А писателя-профессионала делает вторая книга.
— Так значит, ты напишешь продолжение? Это точно?! — Я недоверчиво вглядывалась в его лицо.
— Ну-у… Надо полагать, с тех пор я кое-чему научился… И если прекрасная Маргарита окружит вниманием своего Мастера… Иногда появление шедевра зависит от чистой случайности! — И он уселся в кресло, закинул ногу на ногу и воззрился на меня выжидательно-высокомерно.
— Хвастун! — закричала я и, запустив в него диванной подушкой, отправилась варить кофе. Теперь я осваивала новую технологию: разлив его по чашкам, осторожно добавляла сверху взбитый в пену белок.
