Марти Леймбах - Умереть молодым
При других обстоятельствах Виктор, представитель этого общества, ни за что не связался бы с девушкой вроде меня.
– Позволь-ка и мне прилечь, – говорю ему, забираясь под простыни. Виктор так и пышет жаром, лихорадка сжигает его, ночью он потел, простыни еще влажные. Виктор стыдливо отворачивается. Прижимаю его к себе, целую в ложбинку за ухом. Зажав зубами пряди волос, поддразнивая, тяну за них.
– Не сердись на меня, – наконец произносит Виктор.
– Все в порядке, – успокаиваю его, крепко прижимая к себе.
– И как только ты переносишь меня? Подожди, не отвечай. Знаешь, Хилз, я так злюсь на тебя, сам не понимаю, за что. Знаю, что смешно, – только не взрывайся сейчас, – но мне просто позарез надо знать, почему ты забыла купить мороженое, когда прошлый раз ходила в магазин. Ты, что же, хочешь, чтобы я еще похудел?
– Конечно, нет. Просто забыла.
– Правда? – Он дрожит: верный признак, что у него высокая температура.
– Да, – отвечаю я.
– Ты очень хорошая, Хилари. Знаешь, ведь я всерьез считаю тебя очень хорошим человеком.
– Правда?
– Да, – подтверждает Виктор. – И с тобой я тоже становлюсь хорошим.
Мы занимаемся любовью. Правда, до меня не сразу доходит смысл происходящего, – так замедленны все движения. Кажется, будто мы постепенно приближаемся к этому акту, хотя на самом деле все уже происходит. Движения наши плавны, неторопливы. Такое впечатление, что в любую секунду мы могли бы остановиться. Страсть Виктора разгорается медленно, но упорно. Наши ритмичные движения напоминают ночные сновидения. Как будто исчезло земное притяжение или мы плывем под водой. Мы ждем, чтобы наши тела прижались друг к другу сами собой. Мы ждем, чтобы пульс нашей любви достиг своего конца.
Позднее Виктор вновь засыпает. Шагаю прямо по грудам журналов, коробок с содовой, кипам газет. Случайно наступаю на телефон, который перетащили в центр комнаты. Телефонный шнур запутался среди всякого барахла, разбросанного по полу. Держа в руке шнур, пробираюсь к телефонному аппарату, вытягиваю шнур из-под стула, из-под книг и кучи посудных полотенец. Вытягиваю его из-под пакета с молоком и чуть не переворачиваю лампу, пытаясь достать его из-за стола. Водворяю телефонный аппарат на предназначенное ему место на кухонном столе и переношу букет гвоздик с ночного столика в ванную, наполнив вазу водой.
Цветы очень неплохо смотрятся на раковине. Прямо, как у богачей: цветы в ванной комнате. Снимаю одежду и вешаю ее на крючок для полотенец. Рассматриваю себя в зеркале: мое лицо на фоне лилий и гвоздик, придающих коже розовый оттенок, выглядит восхитительно. С удовольствием признаюсь себе, что мне не дашь моих лет, какой бы старой я себе не казалась. В меру упитанная; сердце мое двадцать семь лет снабжало тело здоровой кровью. У меня чистая кожа и красивые прямые плечи. Волосы блестят, как в детстве; смазливая мордочка.
* * *Наш душ работает безотказно, хоть и устроен в совершенно не приспособленном для этих целей здании. Каждое утро получаю истинное наслаждение от неиссякающего потока горячей воды. Работая, он производит такой чудовищный шум, что в ограниченных пределах его владычества немыслимо услышать посторонние звуки. Мою волосы шампунем, на голове шапка пены, – и в этот момент сквозь грохот душа до меня доносятся два выстрела. Обмотавшись полотенцем, выскакиваю из душа, зову Виктора. Не получив ответа, направляюсь к нему. Он стоит в одних трусах у окна, приладив к подоконнику ствол ружья. У Виктора коллекционный двухствольный «ремингтон», который носит название «крысиного ружья», потому что используется только для стрельбы по крысам. По радио передают музыку в стиле «кантри». Под звуки любовной песни тоскующей в одиночестве девушки-ковбоя Виктор с высоты третьего этажа подвергает усиленному обстрелу норы на лужайке.
– Нельзя в такую рань стрелять по крысам, – говорю ему. – Ведь все еще спят.
Последний раз, когда он устроил стрельбу по крысам, прибыли две полицейских и одна пожарная машина. Я надеялась, что это его образумит, но не тут-то было: на полицейских его ружье произвело громадное впечатление, а пожарники одобрили его благие порывы.
– По-моему, подстрелил одну! – кричит Виктор. Втаскивает ружье в комнату. Стоит передо мной со взволнованным лицом, ружье в его руках выглядит элегантным. Оба курка взведены: полная боевая готовность для следующего раунда.
– Подстрелил одну? Где?
– Смотри! – показывает он. – Их логово там, у ограды, где поленница. Мерзкие твари, вероятно, они там размножаются. Сейчас нагоню на них страху ружейными залпами. Видишь, вон комочек меховой? Это тот торопыга, который решил покинуть укрытие и храбро выступить против тяжелой артиллерии противника.
– Это тряпье, – говорю я.
– Тряпье! Какое тебе тряпье? Бог ты мой, и в самом деле тряпье! – надувает губы Виктор. – Черт возьми, опять промазал.
– Нельзя ли оставить крыс на денек в покое? – спрашиваю его.
В открытое окно врывается холодный ветер. Дрожу под своим полотенцем от холода, как осиновый лист.
– От крыс вонь, они переносчики болезней. Кроме того, они пожирают младенцев. Ты должна гордиться, что я объявил войну этим тварям. Неужели ты жаждешь спасти жизнь этой мерзости, которая питается младенцами?
– В нашем доме крысы еще не сожрали ни одного младенца. Едва ли они найдут здесь, чем поживиться. У нас они какие-то худосочные, – говорю я.
– Меня не обманешь, – ухмыляется Виктор, указывая на ружье, – признайся: хочется тоже пострелять? Всегда я заграбастываю «крысиное ружье». Вот, возьми, – оно твое.
– Не надо мне «крысиного ружья», – отвечаю ему. – Хочу, чтобы ты перестал палить по животным.
– Хилари, крысы совсем не те животные, о которых сообщают в экстренных выпусках «Географического вестника». Крысы – паразиты. Представь себе, что это – гигантские тараканы.
– У них мех, – возражаю я.
– Ты безнадежна, – вздыхает Виктор. Он подтягивает трусы и возвращается к окну. Приладив приклад к плечу, направляет длинные стволы ружья вниз и палит в воздух.
Сдернув с батареи синие джинсы, натягиваю их на себя. Виктор, нажав оба курка, дважды стреляет из окна. Грохот чудовищный. Заткнув уши, мечусь по комнате в поисках свитера. Опять раздаются выстрелы, и я слышу вопль Виктора: «Чуть не попал!» Он стреляет еще раз и при этом от сильной отдачи теряет равновесие. «Ремингтон» – 16-кали-берное ружье, а Виктор – отнюдь не первоклассный стрелок.
Прислонясь к противоположной стене, наблюдаю за ним. Справа от меня стол Виктора, заваленный его записями и раскрытыми книгами. На толстенном староанглийском словаре расплылось чернильное пятно от сломанной авторучки.
