Татьяна Лунина - Забытый плен, или Роман с тенью
Под потолком распластала крылья-плафоны белая люстра, со стены задумчиво взирала красотка, написанная маслом при царе Горохе, над ухом безмятежно тикали часы, за окном хмурилось утро и, кажется, по-прежнему мело. А тишину вдрызг разбивали странные звуки, будто дятел долбил твердым клювом кору. Лебедев протер глаза, не понимая, что за чертовщина его окружает, потом вспомнил вчерашний вечер, досадливо поморщился, дрожа от холода, оделся и поплелся на стук с мечтой о таблетке аспирина и стакане крепкого горячего чаю.
Необъяснимые звуки доносились снизу, куда уходила дубовая лестница. Спустившись, настырный гость оказался перед приоткрытой дверью, выпускавшей на волю раздражающую долбежку. Андрей Ильич просунул голову в дверной проем и громко поздоровался, превозмогая нестерпимую головную боль.
– Доброе утро! А вы, я вижу, уже на ногах? Тогда, может, подскажете, как мне выбраться отсюда?
– С добрым вас утром, Андрей Ильич! – приветливо улыбнулась молодая хозяйка, не прекращая стучать молоточком по круглому стержню с металлической каплей на конце, упиравшейся в медный лист. – А вы, как я вижу, не выспались? У вас, извините, помятый вид.
– Голова болит, – буркнул Лебедев. В кармане пиджака завибрировал мобильник. – Да?
– Здорово, Андрюха! Как ты, нормально? – Егоринский басок добродушно рокотал, уверенный в положительном ответе.
– Привет. Разберись, почему меня никто не встретил, – это первое. И второе – распорядись, чтобы за мной прислали машину по адресу... – он вопросительно посмотрел на хозяйку.
– Перепелкина, пять.
Столичный гость хмыкнул и отчетливо повторил адрес.
– Ответственность за выполнение берешь на себя, понял? Как ты это сделаешь, меня не касается. Но если снова будет сбой, приеду – откручу башку. Все!
– Андрей, что случилось? Почему...
Лебедев отключил сотовый и огляделся. Большая комната здорово смахивала на мастерскую, где хозяйничать мог бы мужик с золотыми руками, но никак не девица с прискоками – вылетевший в трубу театровед и новоиспеченный дизайнер. Здесь во всем – от верстака до аккуратно сложенных инструментов – чувствовался крепкий хозяин, из тех, кого когда-то звали кулаками: основательный, прижимистый, работящий.
– Это мастерская вашего деда?
– Моя. А вот с машиной вы, кажется, погорячились. В окошко смотрели?
– Одним глазом.
– Головную боль мы, конечно, цитрамоном снимем, но...
– Лучше аспирином.
– Но, боюсь, погоду нам не одолеть, – пренебрегла невежда поправкой знатока. – Замело по самые окна. Я слушала радио: прогноз неутешительный, снегопад обещают как минимум на два дня.
– Это шутка?
Она молча встала и направилась к двери, кивком велев следовать за собой. В холле сунула в руки ключ, деловито предложила:
– Откройте. Если сможете это сделать – вызову такси, пожелаю доброго пути, если за вами приедет водитель, на худой конец сама отвезу, куда надо. Выполню все что угодно, только попытайтесь самостоятельно выйти в эту дверь.
Чертовка знала, что говорила! Ключ повернулся легко, даже щель удалось расширить сантиметров до двух, а дальше – никак. Казалось, их не замело – замуровало, и, поняв бесполезность затеи, Лебедев сдался.
– Наверно, вы ночью созвали всех снегодуев? – коряво пошутил он, пытаясь скрыть растерянность и недовольство собой.
– Чтобы продлить счастье общения с вами? Не обольщайтесь, Андрей Ильич. Просто вы, москвичи, самонадеянный народ, иначе прежде чем сюда ехать, поинтересовались бы особенностью здешних мест. В наших краях март – гиблый месяц, иногда заметает так, что жизнь замирает на несколько дней. Неужели вас не предупредили об этом?
Больше слов удивляла метаморфоза, происшедшая с ней. В полете действовала на нервы безмозглая курица, после посадки опекала наивная простушка, за столом угощала гостеприимная хозяйка и, наконец, ставила сейчас на место уверенная в себе женщина, вполне доходчиво и связно выражавшая свои мысли. Такая многоликость настораживала и заставляла задуматься. В другое время бывалый москвич, может, и пораскинул бы мозгами над странностью провинциалки, но сейчас любая мысль могла расколоть бедный череп. Лебедев непроизвольно сжал виски, удержавшись от постыдного стона.
– Да вам в самом деле плохо, – всполошилась Аполлинария. – А я, идиотка, тестирую вас на силу.
– Мне хорошо. Пару таблеток аспирина – и все как рукой снимет.
– Пойдемте, я дам лекарство и заварю чудесный чай. Заснете, а проснувшись, снова родитесь на свет, – пошутила хозяйка и взяла за руку гостя. – О, да у вас, похоже, температура. Знобит?
– Аспирину и чаю, – упрямо бубнил Лебедев, тащась послушно следом. Потом он провалился в пылающую тьму...
Его свалил банальный грипп: с сильным жаром, осточертевшим питьем и непривычной опекой. Больной молча выполнял чужие команды, злясь на весь мир, особливо на себя. Андрей Ильич не умел и ненавидел болеть. Не потому, что пекся о здоровье, а потому, что презирал в себе беспомощность и слабость. В свои сорок лет он сталкивался с болезнью дважды: первый раз в десятом классе, когда сдуру обожрался чебуреков и насмерть перепуганная мать вызвала «скорую», а второй – позапрошлой весной, тогда его прихватил аппендицит. Оба раза врачи полоскали кишки, с тех пор у Лебедева выработалась стойкая идиосинкразия и к белым халатам, и ко всякого рода болячкам, превращающим мужчину в бесполое, жалкое, безвольное существо. Теперь же он умудрился не просто загреметь в больницу к таким же, как и сам, бедолагам, а впереться в чужой дом, к незнакомой девице и выпасть там в осадок на несколько дней – без связи с нормальным миром, без информации, без дел. Лебедев скрежетал зубами, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на ни в чем не повинной хозяйке, заботливо подающей чаек и мутные отвары. Против него сговорились погода, случай и люди. Одна заставила пойти на авантюру, другой подложил свинью, а третьи точно вымерли все, разом позабыв о своем живом еще боссе. Вдобавок вырубился мобильник. Не помогали ни зарядное устройство, ни суетливая беготня пальца по кнопкам, ни познания в технике – телефон не работал, точно подцепил инфекцию, но в отличие от ее носителя напрочь отказывался здороветь.
– Можно от вас позвонить в Москву? – спросил Лебедев, утратив всякую надежду оживить хваленое японское чудо. – Я оплачу разговор.
– Тратиться не придется, – Аполлинария сунула под нос очередную чашку с коричневым отваром, – в доме нет телефона.
– А мобильный?
– Не пользуюсь. Терпеть ненавижу, когда без нужды досаждают. Если надо, сама найду способ связаться.
– Позвольте, но у вас же фирма, мало ли какие могут возникнуть проблемы? Как же можно так работать?
