Берег тысячи зеркал (СИ) - Ли Кристина

Взгляд расфокусирован, а я дышу слишком глубоко. Он прав в каждом слове. Умом я это понимаю, но вот решиться не могу. Из любви не могу. Для меня Алексей до сих пор такой же. Он все еще здоров, и вера в то, что он встанет на ноги, почему-то не уходит. Не убить ее ничем. Разве что заставить обмануться, что это конец. Возможно, я живу и сама самообманом. Да только он один спасает. Дышать позволяет, и мне становится легче. Наврать самой себе ведь проще всего. Так горе не кажется абсолютным, а жизнь законченной.

— Жизнь? — тихо спрашиваю. — Вы это слово выделили в вопросе, что с ней делать дальше? — смотрю в глаза доктора, а в них тоже надежда.

— Вера, я хочу, чтобы ты посмотрела кое-что. Я не показывал тебе томограммы Алексея раньше. Думаю, пора. — Он кладет передо мной папку и раскрывает ее.

Наспех вытираю слезы и сажусь ближе. В такие моменты я быстро и стремительно оживаю. Потому что это важно, а остальное нет. Так я живу два года.

— Вот область мозга, которая пострадала в результате травмы, — он указывает на часть снимка. — Я не буду углубляться в профессиональные термины. Объясню проще, и так, чтобы максимально разъяснить ситуацию на данный момент.

Я киваю и поднимаю взгляд. По телу гуляет уже привычная тревога.

— Повреждения таковы, что я не могу восстановить нейронные связи, Вера. Это значит, что, несмотря на незначительные повреждения спинного мозга, мы не сможем вернуть подвижность. Отек и кома повлекли необратимые процессы, Вера. Их можно только приостановить, но это приговор. И я больше не намерен вселять в тебя лживые надежды. Они тебя убивают, и разрушают твою жизнь.

Кажется, дрожит каждый мускул на лице. Я со всей силы сжимаю губы в тонкую линию с одной целью — не разрыдаться опять.

— Он не встанет? — умоляющим голосом, полным слез, шепчу: — Вообще-вообще никогда? И не заговорит? Даже этого не сможет?

— Даже этого, Вера. Прости.

— Господи. — я закрываю глаза, и обхватываю лицо руками.

— Отпусти его.

Сделав глубокий вдох, обращаю взгляд к доктору, и больше не вижу в нем опоры. Нет в его глазах надежды. Больше нет.

Пролог. Сан

Весна 2021 г.

— Имо-о-о-о.*(Тетя-я-я-я) — калитка у дома любимой старушки, скрипит, как обычно.

Заглянув в знакомый с детства двор, беспрепятственно вхожу, хмурясь.

Учитывая, что наши дома находятся слишком далеко от центра городка, никогда не нравилась ее беспечность. Легкомысленное поведение может в любой момент привести к беде. Поджав губы, устало выдыхаю, и осматриваюсь, встречая тишину.

На старом деревянном топчане, под сенью абрикосов, привычно лежат плетеные корзинки. В них стручки бобов, а рядом в глиняных мисках молотая бобовая пудра. Становится совестно. Смотрю на пустые руки, и понимаю, что ничего не привез из Сеула. Вспоминается последний приезд домой, год назад, летом. Помнится, я привез тогда самый лучший шоколад в Каннаме, однако сердце Имо не растопил.

Сев на топчан, осматриваю старый дом, огражденный каменным невысоким забором из ракушняка. Заметив между стыков камней новые осколки мозаики, прищуриваюсь.

Ханна продолжает играться со стеклом.

Взгляд невольно касается неба и морского горизонта, возвращая ощущения покоя и тишины. В нем слышен лишь голос птиц, шум ветра и прибоя, — все то, чем я дорожу с рождения. А вскоре звучит еще звонкий, но скрипучий голос злобной, и любимой старушки:

— Оссо? *(Ты уже приехал?) — она злится, демонстративно поправляет молнию на теплой жилетке, и даже не смотрит в мою сторону.

— Нэ, Имо. *(Да, тетушка) — отвечая, решаю подыграть ей. — Как видите, еще могу сам… приехать. Но могут скоро, и привести вперед ногами. Кто его знает?

— Ах ты ж, бесстыдник, — она хватается за шарф, а сняв его с шеи, немедленно пускается в атаку.

Наносит удары весьма четко, и я бы даже сказал, метко попадая по спине и плечам. Я даже не пытаюсь отбиться, а лишь мягко приподнимаю губы в полуулыбке, продолжая слушать отповедь:

— Негодник. Как ты мог не позвонить? Как ты мог не сообщить, что едва не умер? — зло отчитывая, Имо, сдерживает слезы. Я знаю, что дорог ей, как сын, а она мне, как мать. — Как бы я объяснила это моей Бон Ра? Моя бедная девочка. Она бы не простила этого, даже на небесах. Что ж ты балбес такой? А Ханна? Ты о ней подумал, когда под пули лез?

На спину обрушивается еще два тяжелых, и довольно сильных удара. После них Имо затихает, а я бережно помогаю сесть ей рядом. Она тихо плачет, спрятав лицо, и тяжко дыша. Обняв ее, молчу, прижимая ближе. Она пыхтит и дальше, но скрывает слезы в крохотных натруженных ладонях.

— Чосомнида, Имо… *(Простите, тетушка…) — тихо произношу, когда ее дыхание выравнивается. — В этот раз, я не привез ваш с Ханной любимый шоколад.

— Айгу-у-у… Айгу-у-у… — причитая, она качает головой, а заглянув в глаза, произносит: — Дурак ты, Сан. Болван и балбес. Надо ей шоколад твой. Она отца хочет видеть. Как ты посмел так рисковать?

— Вы же знаете, Имо, нас не спрашивают, — тихо и сухо отвечаю, а у самого в горле комок такой, будто камень проглотил, и дышать не могу.

Имо кривясь, достает из кармана платок. Наспех вытирая лицо, быстро произносит:

— Хорошо хоть успел на школьное представление, — старушка окидывает меня взглядом, а поправив фуражку, припечатывает: — Не смей снимать форму. Пусть все знают кто мой зять, и перестанут, наконец, называть мою внучку несчастной сироткой.

— Нэ, Имо, — кивнув, я поднимаюсь, а бросив взгляд на сумку, подумываю, что надо бы забрать машину у Ки Шина. — Я только пикап у Шина заберу, и сразу к Ханне.

— Ты ел? — хмуро и грозно спрашивает, а сложив руки на груди, прищуривается.

— Нет, Имо. Хочу накормить Ханну чем-то особенным. Мы поедем в бургерную в Пусан.

— Небеса. Опять эта западная отрава. У нас есть свои блюда не хуже. Зачем кормить ребенка этим ядом? Зайдите лучше к Джихи, и поешьте у нее супчика черепашьего, или кашу с ушком. В конце концов, есть сангепсаль.

Усмехнувшись, я киваю, но решаю промолчать, что обещал дочери поход в новую бургерную, а не то, что она может есть хоть каждый день дома. Знаю, моя малышка, не выдаст наш секрет.

— Ступай. Времени почти нет. И еще, вот, — Имо протягивает несколько купюр, с деловитым видом, наказывая: — Купи белых хризантем. Ханна захочет навестить Бон Ра. Возьмешь…

— Имо, не надо, я ведь мог… — мои возражения пресекают холодным тоном:

— Я итак живу за счет денег, которые ты отдаешь на воспитание Ханны. Я стара, и доход на рынке стал совсем крохотный. Люди больше не хотят покупать у старушек, им легче посетить супермаркет, или поесть в… бургерной. Вот. Так что цветы на могилу своей дочери, я хочу покупать сама. Хоть это позволь.

Она сурово поджимает губы, снова скрывая слезы. Я знаю, что она не приходит к Бон Ра. Не может, а возможно не хочет верить, что ее дочь мертва.

А виной всему я…

— Хорошо, — осторожно произношу, а раскрыв портмоне, прячу двадцать тысяч вон в отдельный карман.

Взгляд замирает на фото Бон Ра, которое я храню в кошельке всегда. Там ее свадебный портрет, и совместное фото Ханны с Имо. Старушка замечает то, как я замер, но тактично молчит. Наше горе утихло десять лет назад, и даже если Имо простила мне, я не могу простить себе до сих пор. Имо… Она всегда просила называть ее мамой, а не тетушкой. Но после произошедшего с Бон Ра, я едва ли имею право на это.

— Ты убиваешь себя чувством вины, Чжи Сан. Ты не виноват в том, что моя дочь пошла против всех, и решила родить Ханну.

Впервые, за долгое время, она заговаривает об этом прямо. Медленно поднимая взгляд, боюсь увидеть в ее глазах жалость. Не хочу, чтобы она меня жалела. Я этого не достоин. Тем более, после того, как мои чувства к ее дочери со временем ушли. Я ненавижу себя каждый день за то, что начал забывать, какой чистой любовью меня любила Бон Ра. Все было слишком давно, а время безжалостно. У меня были женщины после смерти жены. Я чувствовал, что пустею заживо, и спустя два года после ее кончины, впервые прикоснулся к другой женщине. Следом, еще к одной… Но все они казались пустыми, блеклыми и несуразными, в сравнении с призраком, память о котором я хранил, и пытаюсь хранить.