Таммара Веббер - Просто вдвоем
Последние три года я жил в четырех часах езды от побережья, и, если у меня возникало желание погрузиться в какой-нибудь водоем, я мог выбрать между бассейном Хеллеров и озером, но всяко забыть про уединение.
У озера вечно колготились толпы туристов и местных жителей, а бассейн с лета оккупировали одноклассницы Карли: каникулы заканчивались, а они все балдели на лежаках. Мне меньше всего хотелось видеть стайку красоток, которым до совершеннолетия как до неба и которые пытались завлечь меня в свои сети лишь потому, что поблизости не было другого самца из тех, что не годились им в отцы. Коул, к большому неудовольствию Карли, все лето занимал умы девиц, но две недели назад он уехал в Университет Дьюка (пошел по стопам своей мамы), а Кейлебу было всего одиннадцать. Подружкам старшей сестры он казался таким же маленьким, какими они представлялись мне.
Аналогии девчонки не уловили.
За последние несколько лет моя кожа заметно посветлела, и татуировки выделились еще ярче. Самые первые из них в свое время появились на запястьях. Это были сложные узоры, которые я придумал сам. Благодаря им, а также проколотой губе и отросшим темным волосам я стал больше похож на любителя депрессивной музыки и всякой чернухи, чем на того пляжного подростка, каким я был, когда на моем теле появились первые картинки и пирсинг.
В старших классах я проколол себе все, что можно, и начал носить не только лабрет, но и ушную заклепку. В брови появилась штанга, в сосок я продел кольцо. Отцу это страшно не нравилось, а директриса местной школы даже уверяла, что пирсинг свидетельствует о склонности к девиантному поведению и антиобщественной позиции. Мне было влом спорить.
Уехав из дома, я повынимал все, кроме лабрета – самой заметной штуковины.
Я ждал, что Хеллер спросит, почему я ее оставил, но он не спросил. Наверное, он знал, какой будет ответ: моя жизнь развивалась категорически неправильно, и я не собирался встраиваться в общий поток. Для нормальных людей этот лабрет был сигналом не приближаться. Я сам соорудил барьер, который оповещал всех о том, что боли я не боялся. Она меня даже манила.
Занятия шли уже две недели. Вопреки своим принципам (вернее, тому, что от них осталось) я разглядывал Джеки Уоллес. Ее темно-русые волосы чуть ниже плеч либо падали мягкими волнами, либо она собирала их в пучок или хвостик (в последнем случае ее можно было принять за ровесницу Карли). Большие глаза светились безоблачной васильковой голубизной. Когда Джеки сердилась или о чем-то глубоко задумывалась, ее брови смыкались над переносицей, а когда она бывала спокойна, они выгибались высокими дугами (мне даже стало любопытно, что же с ними происходит в момент удивления). Джеки была среднего роста. Стройная, но не сухощавая.
Ногти у нее были коротко остриженные, ненакрашенные, и я никогда не видел, чтобы она их грызла. Наверное, длинными ногтями ей было бы неудобно исполнять те симфонии, которые звучат у нее в голове. Мне хотелось подключить к ней наушники и услышать то, что слышала она, когда беззвучно перебирала пальцами в воздухе. Я пытался угадать, на каком же инструменте она играет, хотя даже на слух вряд ли сумел бы отличить альт от виолончели.
Говорят, что человек искусства должен быть художником во всем. Это справедливо по отношению к людям вроде моей мамы, но не ко всем. Например, когда я был младше, наши знакомые считали, что я просто обязан заниматься музыкой или живописью и писать стихи. Но мои творческие способности проявлялись только в одном – в рисовании. Больше ни в чем. Зато даже татуировки являлись моими же карандашными рисунками, перенесенными с бумаги на кожу.
Одолев нудную главу о калибровке датчиков, которая была нужна для лабораторной, я сунул учебник в рюкзак и достал блокнот. До конца лекции Хеллера осталось пятнадцать минут. Мой взгляд снова остановился на Джеки Уоллес: она сидела несколькими рядами ниже, подперев рукой подбородок. Пальцы сами собой потянулись за карандашом, и, прежде чем я успел опомниться, набросок был готов. На бумаге я не мог передать, как Джеки перебирала струны невидимого инструмента, поэтому «поймал» ее в тот момент, когда она просто слушала лекцию (или делала вид).
– Наверное, те из вас, для кого мой предмет не является основным, задаются вопросом: зачем нам вообще нужна эта экономика? – сказал Хеллер.
Я вздохнул, потому что заранее знал ответ. Весь курс лекций я успел выучить наизусть.
– Экономика нужна затем, чтобы вы, когда останетесь без работы, хотя бы поняли, почему это произошло.
Как и следовало ожидать, по аудитории пробежал недовольный гул. Я сам еле удержался, чтобы не закатить глаза, в четвертый раз выслушав одну и ту же остроту. Но Джеки улыбнулась (со своего места я видел ее щеку и уголок рта).
Значит, ей нравились бородатые шутки.
А парень ее был из тех, кто разочарованно заныл.
* * *На тот же день был назначен мой семинар. Первый за семестр. Недели две после начала учебы большинство студентов и в ус не дует, даже если у них уже появляются «хвосты». Поэтому я не ждал, что на моем дополнительном занятии соберется толпа. Я вообще не был уверен, придет ли на него хоть кто-нибудь.
Когда я только начал работать ассистентом у Хеллера, на первый семинар семестра явилась всего одна студентка – соседка той, с кем я переспал двумя неделями раньше. Саму ту девушку я почти не помнил, хотя мы и провели вместе пару часов. А вот подружку узнал сразу, потому что над кроватью у нее красовалась доска, вся увешанная эксгибиционистскими фотками, и они меня немного… отвлекали. Казалось, что я занимаюсь сексом в присутствии полуголых зрительниц. Было дико неловко. Интересно, что эта нимфоманка делала со своими фотографиями, когда к ней приезжали родители? Завешивала их таблицей Менделеева или портретом Эйнштейна?
Итак, на своем первом занятии я чертил графики, объясняя разницу между смещением кривой спроса вниз и падением спроса одной-единственной студентке, которая даже не подозревала о том, что я видел ее топлес. Я не мог смотреть ей в глаза, да и вообще не мог на нее смотреть, а больше было не на кого. В общем, хоть сквозь землю провались.
Ну а на этот раз ко мне пришли четыре человека, и все они очень удивились тому, что их так мало. Ни Кеннеди Мура, ни Джеки Уоллес среди них не оказалось. Я почувствовал одновременно облегчение и разочарование, хотя и то и другое было совершенно безосновательно.
– Я работаю ассистентом доктора Хеллера уже третий семестр, – сказал я, обратившись к своим слушателям, которые расселись за первыми столами в крошечной аудитории. На меня сосредоточенно уставились четыре пары глаз. – В прошлом году все, кто посещал мои дополнительные семинары весь семестр два или три раза в неделю, получили на экзамене А или В.
