Юлия Горноскуль - Карпатский сонник
Пока поляк, путаясь в свистящих извинениях, усаживал ее на скамейку, она пребывала в полуобморочном состоянии – и вовсе не из-за горсти смятых окровавленных салфеток, нет! Немыслимо было представить, что она скажет заказчице погибшего торта. А в том, что в коробке осталось лишь кремовое месиво, не было сомнения.
– Пани уже лучше? – сдержанно поинтересовался мужчина, в открытую рассматривая ее лицо, – а ведь она собиралась наспех, собрала волосы в хвост и даже не накрасилась! Впрочем, все эти постыдные мелочи Ева осознала уже намного позже.
– Пока не уверена, – тихо ответила Ева, глядя на лежащий между ними сверток. Дрожащими руками она счистила с него налипшую грязь, надорвала пакет и подняла крышку… И глазам Анджея предстало здание, которым он когда-то любовался с Цепного моста, будучи в Будапеште.
– Рухнул, как и вся европейская демократия, – заметил он, но тут же воскликнул, пораженный: – Это торт?!!!
Да, это был торт в виде венгерского парламента, точнее, изысканная стилизация на грани возможности. Тончайшая ажурная резьба покрывала его стены из марципана цвета слоновой кости, усеянные кофейными прожилками. Купола и отдельные элементы были выполнены из лакрицы. Внутри таился шоколадный бисквит, пропитанный ореховым ликером. Ева не зря столько колдовала со скальпелем над этой неоготической мечтой любого сладкоежки – получился шедевр. И провидение уберегло его – торт упал плашмя и почти не пострадал, лишь слегка смазались верхушки башен.
– Слава тебе, Господи, он цел! Боже мой… ну ничего, ничего, это я подправлю на месте… – Ева любовно оглядывала торт. Она отняла от лица салфетку, и Анджей увидел, как кровь стремительно свертывается в уголках ее ноздрей. Детали всегда бросались ему в глаза – профессиональное качество человека, который по амурам и черепам мог определить дату возведения шляхетского надгробия в одном из тысяч польских костелов. Он галантно предложил Еве проводить ее, раз пани так плохо себя чувствует, а лакомый венгерский парламент необходимо доставить в сохранности заказчику таким, каким его задумал архитектор Имре Штейндль и сотворила эта необычная девушка… Обходительность поляка вкупе с трагикомизмом ситуации настолько впечатлили Еву, что она неожиданно согласилась принять помощь. Признаться, было нечто фатальное в том, как он внезапно вторгся в ее день, – словно морской хищник, привлеченный кровью. Но он был приятен, учтив и определенно в ее вкусе, и, к тому же, она так давно не покидала своего карамельного бастиона, так давно не заводила никаких романов! Кто знает, чем кончаются такие встречи осенью – весной весь ход событий известен наперед, но осенью… Так Анджей вошел в прихожую ее жизни, где пахло лакрицей и землей после дождя.
4
Рецепт торта в виде Венгерского парламента (Országház):
– 300 гр. сахарного песка из Воеводины;
– M.K. (Magyar királyi) / Kgl. Ung. (königlich ungarisch);
– 200 гр. тернопольской пшеничной муки;
– 1882 г. – конкурс на проект собственного парламента для Венгерского королевства;
– 200 гр. сливочного масла «Мрiя»;
– утверждение проекта Имре Штейндля, см. биографию архитектора;
– 200 гр. черного австрийского шоколада «Berger»;
– строительные работы – 1885 – 1904 гг.;
– 40 гр. польского ванильного сахара «Emix»;
– неоготика с элементами боз-ара;
– 22 гр. польского разрыхлителя «Cykoria S.A»;
– прямоугольная форма – 268*123 м.;
– 8 яиц (местные, Львовская обл.);
– высота купола – 96 м.;
– 2 щепотки соли (желательно черная соль из Велички, Краковское предместье);
– 365 готических башен;
– 400 гр. хорватского ликера «Orahovac»;
– фасад: 88 статуй князей Трансильвании, правителей Венгрии и народных героев;
– 300 гр. развесной пражской лакрицы;
– центральный вход – Львовские ворота;
– 300 гр. белого венгерского марципана из Сентендрэ.
5
Накануне отъезда Анджея Ева отвела его в Высокий замок – «погрустить над польскими развалинами», как иронично выразилась Ляна. Они долго поднимались сквозь осыпанный солнечной пыльцой лес, пока не достигли смотровой площадки, с которой город был виден до самого горизонта, подернутого чайно-золотистым сиянием. Львов плескался у их ног в шелестящем осеннем море, в ржавчине и багрянце, сверкая отлакированными горбами крыш.
– Когда я стала изучать колористику, я поняла, что у каждого города есть свой цвет. Вот Львов в моем представлении – оттенка старой терракоты.
– А Киев? – спросил Анджей, завороженно глядя, как ветер взметывает пряди ее волос.
– Кремово-бежевый.
– Тарнув, Ольштын, Краков… – он задумался. – Я пытаюсь представить себе цвет польских городов, но они все получаются темно-красного, кровяного цвета. Кроме Гданьска. Он зеленый. Интересно, с чем связаны такие цветовые ассоциации?
– Для меня однозначно с тем, что любой город – это, прежде всего, скопление старинных домов, которые так похожи на пирожные…
– …и которые так и тянет съесть, – улыбнулся Анджей. – Тогда какой же вкус у Львова?
– Как у орехового шербета. Я уже думала об этом. Причем это разные орехи: миндаль, фундук, грецкие… Ведь во Львове смешано столько культур! Украинская, польская, австрийская, армянская, еврейская… – она стала загибать пальцы, мелькая малахитовым лаком.
– Знаешь, еще Фрейд утверждал, что стремление сожрать милый сердцу объект является одной из ступеней любви. Вообще я никогда не увлекался его теориями. А теперь вижу, что хотеть съесть любимый город – реально.
– Вполне.
Ева облокотилась на перила, жмурясь под теплыми лучами. Нежное лицо, узкие скулы, на которых от долгого подъема в гору выступил румянец, прямой тонкий нос с надменными ноздрями, глаза дивного цвета – цвета Дуная, медно-травянистого, искрящегося… Анджей не мог налюбоваться ею.
– Ты похожа на шляхтянку, – внезапно сказал он.
Она рассмеялась.
– Надо понимать, это такой польский комплимент?
– Безусловно, это комплимент. Но я уверен, что в венах пани течет шляхетская кровь.
Еву забавляла его манера обращаться к собеседнику в третьем лице, хотя она, в отличие от Ляны, знала, что это – проявление вежливости. Ей нравилось, как Анджей смущается, говоря ей грубоватое, обывательское «ты», периодически заменяя его галантным «пани Ева» и осаживая себя. По моментам, когда он говорил о ней в третьем лице, можно было понять степень его волнения.
– Все мечтают о дворянском происхождении! Но при этом большинство имеет крестьянские корни. Что толку тратить время на пустые домыслы?
– Не надо ничего домысливать. Все сведения можно проверить по шляхетским гербовникам. Конечно теперь, после стольких войн и репрессий, установить шляхетность непросто.
– Какая разница, кто кем был, – возразила Ева. – Наши предки достойны уважения в любом случае, ведь к каким бы слоям общества они не принадлежали, мы обязаны им своим появлением на свет.
– Я сделал этот вывод не просто так.
– Нет, Анджей, – она покачала головой. – Вряд ли это возможно…
Он повернулся и посмотрел вверх, в прозрачную предвечернюю высь, куда деревья тянули порыжевшие макушки.
Auf allen Inseln steigt des Herbstes Wald
Mit roten Häuptern in den Raum, den klaren18…
Немецкая поэзия сама просилась на язык. Все остальные элементы романтичной обстановки уже имелись: восхитительная барышня, вид на старинный город и какое-то томление, разлитое в воздухе вместе с ароматом тлеющих листьев.
– Как красиво звучит. Мне немецкий язык всегда казался каким-то «квадратным». Но только не в твоем исполнении.
– Такая уж судьба у немецкого – его всегда рассматривают сквозь призму стереотипов. Парадные выступления Гитлера, порно 80-х, тевтонская экспансивность… – Анджей призадумался. – Вообще удивительно. Раньше на этой горе вздымался Высокий замок. И где-то здесь находились башни Шляхетская и Гультяйская. А в них были устроены тюремные камеры для знатных особ. После Грюнвальдской битвы там держали пленных крестоносцев. Это были прославленные люди своего времени, родовитые рыцари – они считались непобедимыми. Восточная Европа дрожала перед ними. Но на примере немцев история учит нас, что военная удача крайне изменчива. Тот разгром стал началом конца Тевтонского ордена. А теперь, спустя шесть веков, в этих местах приходят на ум немецкие стихи, когда и от замка, и от рыцарей ничего не осталось…
– Разве что воспоминания…
– Воспоминания, руины, надгробия… Но кто бы мог тогда предположить, что будет происходить на этих землях, и какие здесь будут жить люди? Вот об этом я и говорю, пани Ева. Все возможно. Особенно здесь, в Галиции…
