Лайза Джуэлл - Холодные сердца
– Конечно, мам, – ответила она, – обязательно расскажу.
На следующий день все еще лил дождь, но Лорелея все равно настояла на том, чтобы устроить охоту за пасхальными яйцами.
– А может, сделаем это дома? – осторожно предложил Колин.
– Ну уж нет! – отрезала Лорелея. – Проводить охоту за яйцами в пасхальное воскресенье нужно только в саду, и неважно, светит ли солнце или идет дождь. Разве я не права, детки?
Мэг посмотрела на сад сквозь струйки дождя, бежавшие по стеклу, и в первую очередь подумала о своих волосах, а именно об аккуратно уложенной с помощью лака челке. Потом она подумала о грязной лужайке, холодной мокрой траве, о джинсах-дудочках, в которые она с трудом влезла этим утром, о свидании на следующей неделе, на которое она хотела надеть эти самые джинсы, и о прыщике, который понемногу вылезал у нее на подбородке.
Близнецы надевали резиновые сапоги, пока Лорелея бегала в саду под дождем, раскладывая пасхальные яйца. Мэг наблюдала за ней через окно. Мать была похожа на привидение, худая и высокая, в халате кремового цвета, светлых джинсах, зеленых резиновых сапогах и широкополой соломенной шляпе. Кончики ее волос на спине уже намокли, небольшая грудь проглядывала сквозь вымокшую футболку. Ее лицо сияло радостью, пока она бегала от места к месту, вынимая яйца из корзинки.
Мальчики стояли на пороге в предвкушении приключения. Им обоим только исполнилось одиннадцать, и они все еще восхищались матерью, ее энтузиазмом и иногда детским поведением. Пока еще они были очень похожи на нее.
– На старт, внимание, марш! – скомандовала Лорелея секундой позже, и мальчишки ринулись на лужайку, а следом за ними, чуть отставая, Бет, в розовом дождевике и резиновых галошах.
– Мэгги? – удивленно посмотрела на нее мать. – Ты не пойдешь?
– Малышам больше достанется, – ответила Мэг, надеясь, что сестринская забота успокоит Лорелею.
– Давай, там их очень много, вам всем хватит!
– Не хочу мочить волосы, – пожала плечами Мэг.
– О боже, это разве причина. Вот, надень-ка дождевик…
Она сняла с сушилки чистый пластиковый дождевик и протянула Мэг.
– Я это не надену! – возмутилась Мэг, с ужасом глядя на дождевик.
– Почему это?
– Я буду выглядеть в нем как старуха.
– Да что ты! Я же его ношу, и ничего!
– Вот именно.
Лорелея закинула голову назад и рассмеялась.
– Ох, милая, – сказала она, – когда-нибудь и тебе исполнится сорок два, и, поверь мне, тебе будет казаться, что тебе все еще восемнадцать и ни днем больше. А теперь, надень дождевик и иди повеселись вместе с малышами. Только представь, – продолжала она, на мгновение став серьезной, – только представь, если с одним из нас что-то случится, охоты за пасхальными яйцами больше не будет, представь, если что-то перевернет нашу тихую счастливую жизнь – ты ведь будешь жалеть, что сегодня не охотилась за яйцами вместе со всеми…
Мэган заглянула в глаза матери, в эти иссиня-зеленые хранилища миллионов радостных эмоций. Сейчас они смотрели строго.
Она заставила себя улыбнуться и прознесла «о’кей», растянув второй слог, чтобы обозначить свое неудовольствие. Тем утром она нашла одиннадцать яиц и раздала их братьям и сестре.
Пандора со своим мужем Лоуренсом приехали в полдень, без своих взрослых сыновей, но с новым щеночком. Немного позже явилась Лорна, сестра Колина, с целой сумкой пасхальных яиц. Затем подтянулись соседи, Боб и Дженни со своими тремя детишками. Лорелея пожарила баранью ногу и подала ее с морковью в медовой глазури (они были изумительного оранжевого цвета) и целой горой печеной картошки.
Детей посадили за пластиковый столик для пикника в углу кухни, а взрослые устроились за старым сосновым столом посередине. Мэган разрывалась между теми и другими, слишком большая для ребенка, слишком маленькая для взрослой. Никто из присутствовавших не оценил ее красиво подкрашенные ресницы или ее новый кардиган с кожаными пуговицами, или хотя бы то, что она наконец похудела до 50 килограммов. Она не любила морковь, но ей очень хотелось казаться вегетарианкой, поэтому она вежливо взяла печеную картофелину, которую ей предложила мать («Угощайся, дорогая!»), и принялась смотреть на дождь через окно, думая о том, как бы поскорее улизнуть из-за стола.
Мэган представляла себе, как она разбивает невидимый барьер вокруг себя, звучит фантастический взрыв, и миллионы осколков разлетаются вокруг. Она представляла свежий воздух, яркий свет и бескрайний простор. Представляла себе комнату с голыми стенами, квадратную кровать с гладкой простыней, огромное окно, занавешенное парой белых занавесок, как в комнате Деми Мур в «Огнях святого Эльма». Представляла чистую кухню, сверкающие кастрюли, белую ванну и тихого мужчину с чистыми ногтями и серебряной гитарой. Затем она оглядела свою кухню, пестревшую следами пятнадцатилетнего пребывания детей, и ее мысли вновь вернулись к побегу. Она встала из-за детского стола и уселась на колени к отцу, горюя о радостных деньках своего недавнего детства. Отец обнял ее за талию, и Мэган через стол улыбнулась матери.
– Знаешь, Лорри, – говорила соседка Дженни, – так приятно сидеть здесь, в твоей уютной кухне, в этот промозглый день.
Лорелея улыбнулась и приобняла подругу.
– Нет, правда. Так тепло, так по-домашнему. Если бы я когда-нибудь застряла на заснеженной горной вершине, замерзнув до полусмерти, вот о чем бы я думала. О прекрасной кухне Лорри.
– Спасибо тебе, – поблагодарила ее Лорелея, чмокнув в щеку. – А вот Мэгги считает, что у нас не дом, а берлога, не так ли, милая?
– Так и есть, – ответила Мэг.
Лорелея засмеялась.
– Каждому свое, правда ведь, дорогуша?
Мэг подняла брови и закатила глаза.
– Я просто никак не могу понять, зачем тебе столько барахла? То есть я могу понять это, – она указала на детские рисунки, – но зачем тебе девятнадцать полотенец для чайной посуды?
– Их вовсе не девятнадцать, – фыркнула в ответ Лорелея.
– Нет, их именно девятнадцать, мам. На днях я специально посчитала. Вот ради интереса, смотри.
Она встала и открыла кухонную сушилку. Затем она вытащила полотенца и показала их всем в доказательство своей правоты.
– У нас есть дырявые, есть кое-где прожжённые, испачканные краской и совсем ветхие. Но глянь-ка! У нас есть и новенькие!
Пандора рассмеялась.
– Лорри, я купила тебе эти полотенца, потому как меня слегка смутило состояние твоих старых во время моего последнего визита.
– Да, к тому же, – распаляясь, продолжала Мэг, – что мы делаем со старыми полотенцами? Выбрасываем? Ничего подобного! Мы стираем их, сушим, выглаживаем и возвращаем в эту сушилку, в которой их теперь девятнадцать штук!
– Что же, дорогуша, – сухо отвечала ее мать, – до твоих экзаменов осталось меньше трех месяцев, мне казалось, что у тебя есть дела поважнее, чем считать чайные полотенца.
– Пожалуйста, позволь мне выбросить хоть одно, мам. Умоляю тебя. Может, вот это?
Она взяла в руки выцветший кусок ткани со свисавшими отовсюду нитками.
– Нет! – воскликнула Лорелея. – Не надо! Это я пущу на тряпки.
– Мама, – со злобой в голосе произнесла Мэган, – у нас есть черная сумка, которую ты уже давно хотела пустить на тряпки, но она так и висит на стене. Нам не нужно еще тряпок.
– Положи обратно, – сказала ей мать, и на мгновение в ее лучистых глазах блеснул гнев. – Пожалуйста, положи, я как-нибудь там приберусь. Пока вы будете в школе.
– Но этого не произойдет… Ты это знаешь, и я это знаю. Если я вернусь сюда через десять лет, здесь уже будет тридцать чайных полотенец. Включая это.
Она швырнула полотенце на колени к Лорелее.
– Ну хватит, Мэган, – нервно заявила Дженни. – Прекрати приставать к мамочке.
Мэг слегка застонала. Она огляделась и поняла, что все замолчали и неодобрительно смотрят на нее. Бет с укором воззрилась на нее из-за детского стола, а отец буравил взглядом свои ботинки. Затем Мэг снова посмотрела на мать, нервно улыбавшуюся и слегка пощипывавшую свои локти.
– Это же всего лишь чайные полотенца, – сказал Риз.
– Да, – подхватила Лорелея. – Так и есть Риз, всего лишь чайные полотенца. Так, кому еще моркови? Осталось не так уж много!
Мэган ушла в свою комнату и слушала хит-парад на Радио-1, успокаивая себя мягкой и чистой мелодией Simple Minds.
2
Пятница, 5 ноября 2010 год
И снова здравствуй, Джим!
Я рада, что не напугала тебя, спасибо, что ответил. Я в восторге от того, что узнала о тебе больше, и, конечно, теперь я вижу, что ты можешь начать свою жизнь как Джеймс. Ты больше похож на Джеймса, чем на Джима, но я согласна, что Джим гораздо более «дружелюбное» имя, особенно там, в Гейтсхеде[8]. Тебе не хочется сильно выделяться, полагаю! А у тебя есть милый акцент? У меня его почти нет. Мне кажется, ты мог бы назвать меня «роскошной»! Я выросла недалеко от Оксфорда, ходила в местную школу для девочек, мои родители были писателями. Папа писал о медицине, а мама – о садоводстве. Все у нас было унылым, либеральным, как у людей среднего достатка, никто никогда не смотрелся в зеркало, никогда не пылесосил. Но в самом сердце всего этого таилась глубокая-глубокая печаль. Возможно, из-за малышки Афины. И из-за всего, что случилось. На самом деле мне не хочется об этом говорить. Конечно, даже несмотря на это, мое детство должно было быть счастливым, но в действительности таковым оно не было. Кроме того, мои родители умерли молодыми, почти друг за другом. Мне было двадцать, когда умер отец, и двадцать три, когда умерла мама. Всякое у нас в семье случалось, но мы редко говорили об этом. Казалось бы, чепуха, но мне бы хотелось, чтобы мы это обсуждали. Но ты ведь помнишь тот возраст, когда думаешь, будто у тебя впереди еще уйма времени, правда? Я бы сказала, что была довольно странным ребенком, немного похожим на тебя, как ты об этом писал. Я была очень замкнутой и жила довольно яркой воображаемой жизнью. Я как одержимая коллекционировала вещи и в ранней юности мочилась в постель. В некотором отношении я была почти дикой. Ну, такой, диковатой и к тому же еще мучительно застенчивой. Со мной постоянно возились терапевты, но ни один из них не имел понятия, что же происходит. А потом в восемнадцать лет я ушла из дома, поступила в университет и полностью изменилась, превратилась совсем в другого человека. Как будто моего детства никогда не было, словно я «сбросила кожу». Вот так вот, и все это обо мне. Что ж, таков ранний этап моей жизни. Полагаю, в некотором смысле благодаря такому странному и неуютному детству все мое существо переполняла решимость сделать детство моих детей самым лучшим, насколько это вообще было возможным.
