Жиль Мартен-Шоффье - Однажды в Париже
— Мадам, вот уже в третий раз я задаю вам вопрос: должна ли я делать вам сканирование? Получали ли вы сильные удары в голову?
Что там рассказывала эта старая дева? Откуда, как она думает, я к ней попала? Я что, Золушка, получающая оплеухи? Я сказала ей измученным голосом, что упала с лестницы. На руку. И больше ничего. Меня никогда не били по лицу. Не поверите, но в больнице «Ларибуазьер» тоже вытягивали из вас правду обходными путями.
— Вы все говорите одно и то же. — Старая дама в белом халате несколько раз кивнула. — Падая на руку, нельзя получить синяк у себя под глазом. Посмотритесь в зеркало. У вас вид леопарда, в пятнах. Кто-то вам дал кулаком прямо в лицо. И поверьте мне, у меня есть опыт в таких вещах. Если вы не подадите жалобы, он снова это сделает.
Сцена в ванной. Я уже и забыла о ней. Не вдаваясь в подробности, я пробормотала, что ударилась о дверь в ванной. Не отдавая себе в том отчета, ничего не имея в виду заранее, я вытащила выигрышный лотерейный билет из барабана. Дверь убедила эту бедную опытную даму в моем благородстве.
— Мне вас жаль, мадам, — вздохнула она. — Вас колотят, а вы притворяетесь, что наткнулись на стену… Ну что же, если у вас не болит голова, я вас направлю к дежурному врачу-интерну с вашей рукой. Дальше посмотрим, нужно ли сканирование…
Это было все, чего я ждала от этой подруги. Только вот она любила разыгрывать из себя добрую самаритянку. Она сразу же пошла вслед за врачом-интерном, который вез мою кровать-каталку, и, когда врач вошел в гипсовую, приблизилась к нему вплотную и начала долго рассказывать ему что-то шепотом. Под ее доброжелательным видом бабушки, сдающей кресла напрокат в городском саду, скрывался дурной исповедник, повторяющий секреты, ставшие ему известными во время исповеди. Когда Амбруаз Паре[79] подошел ко мне, широко улыбаясь, у него в голове уже был целый фильм о моей истории. Кстати, парень был очень красивый. Бронзовокожий, как легионер, с гладкими, как у ребенка, волосами, которые падали ему на лоб; улыбка открывала красивые зубы, которые не знали напитка крепче молока… Как приятель на пляже — что могло бы быть лучше? При этом очень тщательно исполняющий свои обязанности и внимательный. Чувствовалось, что он хочет все сделать хорошо: подготовить гипс, наложить, разровнять, обернуть его марлей и сделать повязку через плечо, — каждый раз, когда он выполнял эти маневры, он высовывал кончик языка. Затем он объяснял, что делает, тихим голосом, без лишних слов, четко, как по учебнику, как будто успокаивая, очень гуманно. Но, в конце концов, он тоже оказался любопытным. И тоже стал проявлять бестактность — правда, мягко.
— Можно подумать, вы дар речи утратили, — сказал он с ласковой иронией. — Девушки в приемном покое и наш рентгенолог находят не слишком убедительной вашу версию о несчастном случае, который привел вас к нам. Очень редко бывает, чтобы женщина сломала руку и при этом сама билась в дверь головой. Почему бы не рассказать, что на самом деле произошло? Я не комиссар полиции. Я ни на кого не надену наручников. Напротив, мы можем вам помочь, связать вас с ассоциациями жертв насилия. Мы часто принимаем здесь избитых женщин. Не думайте, что наша цель состоит только в том, чтобы разрушить пару. Мы практикуем также восстановительную хирургию для семейных пар…
Я не вру, когда говорю, что вначале я его даже не слушала. Сочувствие врачей мне было нужно, как дырка от бублика. Я мечтала только вернуться к себе домой, лечь в постель и все забыть. Не хватает еще только показаться на глаза Брюсу с желто-синей опухолью на лице, с рукой на перевязи и с разбитым сердцем. Мое молчание, в конце концов, еще больше заинтриговало врача. И он снова завел свою пластинку, но деликатно, будто вразумляя ребенка:
— Можно сказать, мадам, вы смотрите на потолок так, как будто оттуда вылетит какая-нибудь идея. Если вы сейчас ничего не скажете и если мне нечего будет записать в мой отчет, боюсь, вы пропустите то, что надо сделать… И пожалеете об этом. Даже если завтра все уладится, лучше будет, если останется четкое подтверждение инцидента, произошедшего этой ночью. Я не помощник уголовной полиции. И мы ничего никому не передадим. Но здесь у нас, если столь неприятный спор повторится, будут иметься доказательства того, что вы ничего не придумываете. Ваши утверждения будут подкреплены медицинским учреждением.
Без сомнения, он думал, что мне нужно все разъяснять по буквам. Он четко расставлял точки над «i». Если я хотела кого-то сдать, то святой Венсан де Поль был готов весь обратиться в слух. И тут, постепенно, как улитка приближается к листку салата, у меня стала возникать идея. Неторопливо, но неотступно. Сначала я подумала о щепетильности, но эта мысль тут же исчезла, как легкая тень в полдень. По сути, я допускала только маленькую ложь, ничего непоправимого. Может быть, я слишком быстро списала дверь в ванной в колонку «прибыли и убытки». Почему бы не убрать ее из колонки «убытки» и не перенести ее в статью баланса «долгосрочные инвестиции»? Я вас спрашиваю. И сомнения развеялись сами собой. Итак, я сказала все. Немного. Только несколько фраз. Очень короткий вымысел. Но который в больнице тщательно зафиксировали. И, не желая того, удостоверили. Положив начало «Делу Фэйрфилда». Потому что, начав свой путь, басня стала расти, как ком снега, катящийся вниз по склону. Эта выдумка, когда я доверила ее больнице, для меня это было ничто, просто как зубная паста, выдавленная из тюбика. Вот только попробуйте пасту вернуть обратно в тюбик!
Невозможно. Особенно когда и не стараешься этого сделать. Все происходило очень медленно и очень быстро. К обеду, после нескольких часов отдыха, больница выписала меня, снабдив снотворными таблетками. Я вернулась домой и легла в постель. Через двенадцать часов, в полночь, когда я очнулась от сна, мой план боевых действий был готов. Вместо того чтобы принять холодный душ, я вышла на балкон, чтобы мои идеи стали четче на холодном воздухе. Луна светила над Эйфелевой башней. Большой посеребренный шар, похожий на мои мечты о будущем. Вернувшись в помещение, я выпила чашку чая, чтобы голос не был хриплым, и набрала номер мобильника дражайшего Эдуара. Брюс не оставит меня так — у разбитого корыта. Нельзя, чтобы эта дойная корова спокойно вернулась жевать свою жвачку в Манхэттене. Сначала я обеспечу себе небольшую кубышку.
Глава 10
Эдуар Бреда.
Удачно, что Мириам Рейналь, пресс-атташе издательства «Галлимар», живет на углу рю де Тампль и рю де Франс-буржуа, в центре Маре, в десяти минутах ходьбы пешком от нашей фирмы. Этот перекресток — прямо как мини-площадь Святого Петра в Ватикане! Вы можете провести там опрос общественного мнения: 100 процентов населения ненавидит генетически модифицированные продукты, мэра Парижа Тибери, реалити-шоу на телевидении, канал «Телефранс-1», генерала Оссаресса, который пытал алжирцев во время войны в Алжире, сайентологию, сексизм и дождь во время отпуска. Особенно не следует там произносить имя Саркози, в их классификации он находится где-то между Франко и Пиночетом. Но ведь Мириам хорошенькая, а за три недели до сегодняшнего дня она добилась для нас согласия на эксклюзивное интервью от Кундеры[80]. Я предпочел бы поужинать с ней тет-а-тет, но отказаться от приглашения было немыслимо, вот уже три года она обещает мне для журнала неизданную новеллу Патрика Модиано, которую я вроде бы должен вот-вот получить. Лучше быть вежливым и готовым откликнуться на приглашение. Я пришел по-старинному, с букетом из двенадцати роз, белых, как листки рассказа, который Модиано нам, несомненно, так и не даст. Букет очень подходил к оштукатуренным средневековым стенам, старинного вида фонарям, заржавевшим табличкам из кованого железа и к полно-приводной машине с темными тонированными стеклами, которая заняла весь тротуар. Интеллектуалы из этого квартала, очевидно, считают себя кем-то вроде Дю Геклена[81], слезающего со своего скакуна, когда припарковывают свои машины где попало. Не иначе как эти кретины надевают боксерские перчатки, чтобы читать «Либерасьон». Кругом была сплошная липа. В холле дома список жильцов заставлял задуматься: главный редактор женского журнала «Марианна», директор по пиару Жана-Поля Голтье, некий Блок-Лэне, какой-то Бев-Мери. Эти люди, которые знают все и знакомы со всеми, явно были в своем кругу.
