Линн Шнернбергер - Ботоксные дневники
Я бросаю чемодан и хватаю трубку, едва не сбросив телефон со стола.
— Алло! — испуганно кричу я. — Все в порядке?
— Qui, qui, mon amour[50]. Теперь, когда я наконец-то слышу тебя, я вновь счастлив, — отвечает Жак, и его сладкий голос успокаивает меня даже на таком расстоянии. — Ты получила билет? Я увижу тебя через два дня?
— Мне бы очень этого хотелось, — отвечаю я, удивляясь тому, насколько рада вновь слышать его, — но, боюсь, это невозможно.
— Нет ничего невозможного. Во всяком случае, когда речь идет о нас с тобой.
— На этот раз я не смогу с тобой увидеться. Ведь у меня есть дочь. Боюсь, ты забыл о Джен.
— А, Джен, твоя юная девица! Но это ведь так просто — всего лишь заказать еще один билет! Только подумай, как ей понравится катание на верблюде!
Я смеюсь и прижимаю трубку к уху. Как бы мне хотелось увидеться с Жаком в четверг! Я бы сделала все, чтобы встретиться с ним! Но я никогда не смогу оставить свою дочь одну.
— К сожалению, школьные каникулы заканчиваются, и Джен предстоит очень тяжелая неделя. Особенно по истории. Они будут приходить Льюиса и Кларка. — Я невольно забегаю вперед, думая о расписании на следующую неделю.
— Льюиса? Джерри Льюиса? — спрашивает Жак, внезапно заинтересовавшись школьной программой. Боже, я не могу больше слышать эти французские анекдоты о Джерри Льюисе! Нужно сменить тему.
— Мне очень жаль, Жак, но лучше бы тебе приехать самому. Я соскучилась по тебе.
— Боже мой! — произносит он удрученно. — Я так мечтал о нашей встрече! Но c'est d'accord, я понимаю. Твоя маленькая девочка. Только мысль о ней заставляет меня смириться с отказом. Но я должен как можно скорее вновь тебя обнять.
— Я тоже этого хочу.
— Тысяча поцелуев!
Целых три дня после возвращения с Аппалачей Джен сводит меня с ума, и я перестаю понимать, что происходит. Может, мне все же следовало полететь в Дубай? Она почти силком тащит меня в торговый центр и угрожает опустошить мою кредитку. Платья из «Лимитед дрессес» недостаточно хороши для нее, и мы идем в «Бетси Джонсон». Не важно, что предлагаемые там модели ей носить еще слишком рано, а мне, увы, слишком поздно, — Джен они безумно нравятся. Она решает купить изящные босоножки с закрытой пяткой и предлагает мне обзавестись точно такими же. Список ее желаний, кроме того, включает висячие серьги для меня, блестящий браслет для нее, розовую помаду для нас обеих, несмываемую удлиняющую тушь (этот пункт я даже не обсуждаю) и две семидесятипятидолларовые стрижки в салоне Хосе Эбера. Ощущая себя настоящей транжирой, я тем не менее соглашаюсь на платья и раскошеливаюсь на браслет. Однако когда я отказываюсь оплатить все остальное, моя обычно спокойная и послушная девочка топает ногами в припадке ярости:
— Ты ничего не понимаешь! Ты вообще ничего не понимаешь! — Она надувает губы и отворачивается, когда мы поднимаемся на эскалаторе.
В этом она права. Я действительно ничего не понимаю.
В воскресенье утром Джен почему-то будит меня необычайно рано. На ней новое платье от «Бетси Джонсон», сверкающий браслет и шесть украшенных стразами заколок, которые Лили подарила ей на день рождения.
— Тебе пора вставать, мам, — настойчиво говорит она. — Надевай свое новое платье. Я выбрала для тебя туфли. Они не такие красивые, как те босоножки, которые ты не захотела купить, но вполне подойдут.
Я моргаю, пытаясь понять, что происходит. Для чего это она так разоделась? Неужели опять Пасха? Так рано?
— Подойдут для чего? — спрашиваю я.
— Потом скажу. Вставай. Нужно еще испечь блинчики. Поэтому тебе лучше поторопиться.
По воскресеньям мы с Джен всегда едим на завтрак блинчики, но сегодня она настолько возбуждена, что не может усидеть на месте достаточно долго, чтобы съесть хотя бы один, не говоря уже о своей обычной порции — четырех блинчиках с банановым пюре.
Вдруг кто-то звонит в дверь, и она вскакивает как ужаленная.
— Открой! Открой скорее, — кричит Джен пронзительным голосом, и я решаю, что пришел ее бойфренд и товарищ по играм Клэй Эйкен. — Жаль, что ты не успела надеть новое платье, но, думаю, и в джинсах будет неплохо.
— В чем дело? Кто это? — спрашиваю я, стараясь понять, что она от меня скрывает.
— Просто открой дверь, ну пожалуйста!
Я складываю руки на груди.
— Так, немедленно говорите, что происходит, юная леди!
Джен находится на грани истерики.
— Просто открой! Открой! — визжит она.
И мне не остается ничего другого, как открыть дверь.
На пороге я вижу парня с внешностью фотомодели, с короткими выгоревшими на солнце волосами, ослепительной улыбкой и охапкой розовых роз.
— Поздравляю! — говорит он и смачно целует меня в щеку.
Он выше меня примерно на две головы, атлетического телосложения и одет в майку без рукавов от «Эберкомби энд Фич» с надписью «Крутой серфингист».
— Я — Баулдер! — заявляет он таким тоном, словно это сообщение должно привести меня в необычайный восторг. — Ты победила, и у нас с тобой свидание!
Забыв о розах, он протягивает руки, чтобы обнять меня, и цветы падают на пол между нами. Похоже, один из шипов впился мне в ногу. Все же не зря я всегда предпочитала орхидеи.
— Посмотри сюда! Улыбнись! — предлагает Баулдер.
Он поворачивает меня за плечи, и я вижу нетерпеливо переминающихся телеоператоров, коренастых мужчин с видеокамерами, и молодых стильных женщин с блокнотами и секундомерами, столпившихся на лужайке перед нашим домом. На подъездной дорожке маршируют музыканты из средней школы, одетые в парадную форму, при всех регалиях. Оркестр играет единственную известную ему мелодию — «Звездно-полосатый навсегда».
Перед носом у меня неожиданно оказываются одновременно микрофон, папка и кисточка для макияжа.
— Какого черта!.. То есть я хотела спросить: что здесь происходит? — Я старательно уворачиваюсь от микрофона.
Один из операторов подходит ко мне так близко, словно собирается снять крупным планом «гусиные лапки» у меня в уголках глаз или застрявшую в ноге колючку. Я вытягиваю руку, чтобы оттолкнуть его, но тут же понимаю, что совершила ошибку. Этот жест ассоциируется с плохими парнями из крупных корпораций, которые не хотят, чтобы их лицо увидели зрители программы «Шестьдесят минут».
— В чем дело? — опять спрашиваю я. — Что здесь, наконец, происходит?
— Я выбрал тебя, — отвечает Баулдер, и его неестественно белые зубы ярко сверкают на солнце. — Семь тысяч писем. Или семьсот тысяч? — Он обращается к одной из молодых женщин с блокнотом: — Мелинда, что я должен сказать? Сколько писем с предложением познакомиться я получил?
